В 5 классе на изучение данной темы отведено 4 часа. Приступая к разработке указанных в тематическом плане уроков, учитель вспоминает с детьми ранее изученную историю Моисеевых Заповедей из Ветхого Завета. Дети должны вспомнить, что такое 10 скрижалей и ту ситуацию, при которой они были даны Богом Моисею. Очень важно донести до ребят факт смуты людей, их момент идолопоклонства «золотому тельцу», падение их нравственности. Именно в такой момент Господь дает людям духовно-нравственный Закон – 10 Заповедей, по которым человечество живет и по сей день. Подчеркивается, что по Заповедям люди строят законодательства, формируют законы, правила общежития, свои моральные кодексы.
Раскрытие содержания каждой Божией Заповеди должно идти в форме хорошо организованной беседы, в которой сами Заповеди иллюстрируются примерами, понятными жизненному опыту пятиклассника. Дети должны быть в этой беседе активными участниками. Уместно показать примеры – иллюстрации Заповедей из сферы культуры (исторические примеры, картины, видео- и кинофильмы, мультипликационные фильмы, музыка, детская литература).
Важным моментом является введение в мировоззренческие ценности детей двух Заповедей Иисуса Христа: «Да любите друг друга», «Возлюби ближнего своего как самого себя», «Возлюби врага своего». Необходимо подчеркнуть, что они не только не противоречат Моисеевым Заповедям, а являются логическим продолжением темы любви и добра, которую мы просматриваем в 10 Заповедях. В христианстве (и в Православии, в частности) 10 Божиих Заповедей и Заповеди Иисуса Христа – внутренне прочувствованная и осознанная человеком мораль, по которой он добровольно живет. Надо обязательно объяснить, что нашим ближним является каждый человек, даже враг. А любить каждого человека - это значит желать ему добра, и это добро делать для него.
Понимание Ветхозаветных и Евангельских законов должно быть осмыслено детьми. Если 10 Божиих Заповедей – это свод понятий «нельзя» для человека, то Заповеди Иисуса Христа – это переход к внутреннему убеждению жизни, не противоречащей данным «нельзя» и отвечающей нормам безграничной любви к каждому человеку, как к своему брату.
Работа по книге протопопа Сильвестра «Домострой» тоже должна идти на интересной для ребят основе. Образ жизни русской православной семьи, отраженный в «Домострое» традиционно считается нормой жизни семьи в нашей культуре. Важно сопоставить эти нормы с нормами современной семьи. Это может быть в форме рассказов детей, диалога 2учитель-класс» или дискуссии.
Литература:
1. Прот. Владислав Свешников. Очерки Христианской этики. – М.: Паломникъ, 2001. – 622 с.
2. Добротолюбие. Избранное: Сборник поучений святых отцов. – СПб: Сатисъ. Держава, 2002. – 383 с.
3. Наш православный дом. – М.: Даниловский благовестник, 2001. – 320 с.
4. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония. По творениям Святителя Тихона Задонского. – М., 2000.
5. Видякова З.В. Педагогика и антропология в учении святителя Тихона Задонского. – М.: Пересвет, 2004. – 47 с.
6. Св. Феофан Затворник. Основы православной педагогики.–М., 2002.–46 с.
7. Огородников Ю.А. Литература как искусство. – М., 1998. – 106 с..
Тема «Православные святые».
На эту тему отводится 3 часа. Надо заметить, что разбивка материала по урокам в этой теме достаточно условна, поскольку материала много, и учитель сам может сделать деление на три части того, что у него подобрано по теме. Особенно данная рекомендация относится к теме урока 2. Вероятно, часть темы этого урока будет дана в уроке 1, а часть - в уроке 3.
В первую очередь необходимо объяснить, кто такие СВЯТЫЕ . Далее можно перечислить существующие типы святых: пророки, праведники, евангелисты, апостолы, преподобные, мученики, юродивые Христа ради и т.д. Очень важно раскрыть за что и почему их прославляют, откуда пошло выражение «Святая Русь». Нужно отметить, что об их жизни и подвигах рассказывает жанр духовной литературы - «Жития святых».
Учитель сам решает о каких святых, наиболее почитаемых на Руси и во Владимирском крае он будет говорить с ребятами. Особое место в его рассказе отводится жизненному подвигу новомучеников родного края. Именно эта тема может быть благодатной основой гражданско-патриотического воспитания.
Литература:
1. Жития святых Православия.
Класс.
Тема «Православные ценности жизни».
Во 6 классе, продолжая тему «Нравственная культура Православия», учитель выводит учеников на понятие «добродетель». Если это возможно по времени, отведенному в данной теме, можно рассмотреть все христианские добродетели. Однако, основные – Вера, Надежда, Любовь – должны быть объяснены на примерах, знакомых детям из литературы, истории, искусства, их жизни. Желательно начать изучение темы с повторения тех этических ценностей, на которых дети останавливались в 5 классе. Думается, что примеры из видео- и киноряда помогут учителю организовать преподнесение материала. Однако, не надо забывать, что святоотеческое наследие дает учителю богатейший материал по данной тематике. Положительное в личности должно быть рассмотрено учителем и с позиции поведения человека, выходящего на чистоту своего внутреннего мира в общении с другими людьми. Этот «другой» становится ему таким же близким и родным, как он сам. И это является основной ценностью в общении. Учитель, зная состав детей класса, сам должен выбрать необходимые примеры негативного содержания развития личности, сконцентрировав при этом самые яркие формы и методы работы на формировании мировоззрения, отвергающего данные пороки.
Литература:
1. Русский мир: геополитические заметки по русской истории: Сборник. – М.: Изд-во Эксмо; СПб: Terra Fantastica, 2003. – 864 с.
2. Прот. Владислав Свешников. Очерки Христианской этики. – М.: Паломникъ, 2001. – 622 с.
3. Добротолюбие. Избранное: Сборник поучений святых отцов. – СПб: Сатисъ. Держава, 2002. – 383 с.
4. Домострой. – Омско-Тарское Епархиальное Управление, 2000. – 95 с.
5. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония. По творениям Святителя Тихона Задонского. – М., 2000.
6. Жития святых Православия.
Тема «Церковь и Отечество».
В этой теме важно раскрыть вненациональный характер православного понимания патриотизма . И вместе с тем, нужно показать глубокую взаимосвязь Церкви и государства в истории России, неразделимую общность решавшихся этими социальными институтами задач, возникавших на разных исторических этапах.
Необходимо обратить особое внимание на ключевое понятие этой темы - «ПАТРИОТИЗМ» . Следует осмыслить его с разных позиций: религиозных, политических, сугубо бытовых и т. д. Затем в качестве вывода сформулировать подход к проблеме патриотизма в православной культуре.
В 6 классе у ребенка достаточно знаний по истории Отечества и Владимирской земли, чтобы найти нужные примеры из жизни наших славных предков как иллюстрацию истинной гражданственности и непоказного патриотизма. Можно показать кино- и видеоматериалы, посетить музей, встретиться с историками, краеведами и интересными людьми своей местности, чтобы как можно полнее раскрыть тему.
Литература:
1. Смирнов П., прот. История христианской Православной Церкви. - М., 1994.
Тема «Слово в Православии».
Слово - великая таинственная сила, и сила эта, как все великое, зреет в молчании.
К.П.Победоносцев
Раскрывая содержание данной темы программы, учителю в первую очередь необходимо особое внимание уделить молитве как сакральной форме общения человека с Богом, объяснить, что слово в Православии- это дар Божий. При этом важно помнить, что славянская азбука была создана святыми равноапостольными братьями Кириллом и Мефодием для приобщения славян к христианской культуре.
В своем рассказе учитель обязательно обратит внимание на то, кем были написаны молитвы, где и когда православный христианин прибегал к их помощи («Отче наш…», «Богородице Дево, радуйся…» и др.).
Другая задача учителя – в том, чтобы раскрыть культурологический характер молитвы как жанра русской литературы, который использовали в своем творчестве многие русские писатели и поэты, в частности –
А.С. Пушкин и М.Ю.Лермонотов (можно дать иллюстрации из их духовной поэзии).
Таким образом, в результате ученик 6 класса должен «иметь»:
представление о молитве как особой (сакральной) форме разговора, беседы человека с Богом и как особом (культурологическом) жанре русской литературы. При этом ему желательно «уметь» различать молитвы общественные, церковные и молитвы литературные.
Литература:
1. Православие: Полная энциклопедия / Сост. Л.С. Гурьянова. - М.: Изд-во ЭКСМО;
СПб: Сова, 2003.
- Молитвослов. Любое издание.
Тема «Первые православные школы».
Эта тема изучается также во 6 классе и на нее отводится 2 часа.
В своем рассказе о первых православных школах Древней Руси учителю необходимо раскрыть суть христианского воспитания и образования в них, которое заключалось:
1. в приобретении нравственной духовной силы для спасения души;
2. в посвящении себя на служение Богу;
3. в молитвенном заступничестве за мир;
4. в помощи нуждам ближним;
5. как конечная цель – в достижении высшего нравственного совершенства.
Могущественным средством для достижения этих целей в Древней Руси стало монашество (иночество). Основной формой иноческой жизни явилась община, в которую собирались подвижники. Они трудились каждый по своей силе и способностям, на общую пользу и подчинялись одним правилам, одному порядку, так называемому уставу. Такие общины назывались монастырями. Именно при них появились первые православные школы на Руси.
Простые же люди основную школу проходили у домашнего очага. Семейное воспитание, естественно, было нацелено на изучение житейских правил, а не на приобретение научных знаний. В древнерусском домашнем воспитании кодекс сведений, чувств, навыков, необходимых для усвоения этих правил, составлял науку о «христианском жительстве», о том, как подобает жить христианину.
Главная мысль рассказа учителя проста: монастырское воспитание и воспитание у домашнего очага носило духовно-нравственный, этический характер.
В результате ученик должен «иметь» первичное представление о первых православных школах на Руси и одновременно должен «уметь» видеть отличие современной светской школы от первых православных школ.
Литература:
- Экономцев И.Н. Православие, Византия, Россия. - М., Христианская литература.
- Муравьев А.Н. Путешествие по святым местам русским. В 2-х частях. Репринтное
воспроизведение издания 1846 года. - М.: «Книга»; СПб.: «Внешиберика», 1990 .
3. Быль монастырская. Альманах «Памятники Отечества», №№26,27, 1992.
4. Чернов И.Г. Страницы прошлого(Из истории дореволюционной школы Владимирской губернии).-Владимир,1970.-224 с.
Существуют две особенности, отличающие нравственные ценности Православия от представлений о нравственности подавляющего большинства других вероучений: признание полноценности свободной воли человека и указание на то, что только деятельным милосердием к нуждающимся стяжать святость. Напротив, в большинстве других вероучений свобода человека не признается, а святость стяжается неким «волшебным», чудесным образом. Следствием этого является противопоставление «наших святых» и «не-наших грешников», а также противопоставление «мира сего» и «Царства Небесного», как двух противоположных и несовместимых понятий.
Рассмотрим отличия нравственных ценностей Православия от других вероучений - традиционного ислама, нетрадиционного ислама, «нового» буддизма и протестантизма.
Нравственные ценности традиционного ислама от православных не отличаются: ислам признает наличие свободной воли у человека и, соответственно, его ответственность за свои поступки. Так же, как и Православие, ислам учит тому, что человек – не продукт животной эволюции, но сотворен «по образу Божию», то есть наделен свободой нравственного выбора между добром и злом, а после смерти он должен будет дать ответ о том, как он этим «талантом» распорядился. Таким образом, в главном нравственные ценности Православия и ислама – одинаковы, но в последнем, чтобы стяжать Божью милость, необходимо всю жизнь просить об этом Творца, подавать милостыню, помогать нуждающемся.
Все остальные вероучения, вместо того, чтобы соединять людей – разъединяют их, с одной стороны, противопоставляя любовь к Богу любви к людям, а с другой – деля людей по внешнему признаку: по приверженности к той или иной богословской теории, но отнюдь не по разнице в отношения к ближним. Для своего спасения, приверженцы этих богословских теорий вообще не нуждаются в ближних, для спасения им достаточно своих формул и теорий, другие люди им не нужны.
Однако Христос делал акцент именно на других: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас… Вы - друзья Мои, … Я уже не называю вас рабами…Сие заповедую вам, да любите друг друга.» (Ин 15,12-17). При этом Господь, в отличие от известного специалиста по диагностике кармы Лазарева, под словом «любовь» подразумевал не только «чувство любви», переживаемое в самом себе, но и его выражения в конкретных делах и поступках: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня» (Мф.25,34-35). Для того чтобы напоить страждущего, одеть раздетого и посетить больного не требуется вмешательства никаких сверхъестественных сил. Также в рамках человеческих возможностей в любую секунду своей жизни раскаяться в любом из своих грехов: даже такая безвыходная ситуация, как распятие на кресте, не лишила разбойника свободы выбора. Свобода личности по отношению ко всему и даже к своей собственной природе и всем ее свойствам - это и есть тот Образ Божий, который сокрыт в каждом из людей. При этом важна практическая помощь ближним. В частности, Иоанн Златоуст писал о «ревнующих только о духовном подвиге»: «Долг любви к ближним состоит в том, чтобы не от них принимать, но им давать. А это зависит от трудолюбия - чтобы не принимать (от других ничего) и не жить в праздности, но трудясь давать другим: «блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20,35). И делати, говорит, своими руками. Итак, где пребывают ревнующие только о духовном подвиге? Видишь, как он отнял у них всякий предлог к извинению себя, сказавши: своими руками. Совершает ли кто руками пост? Всенощное бдение? Возлежание на голой земле? Конечно, никто не скажет этого; он говорит о труде духовном, потому что давать другим от своих трудов есть подвиг подлинно духовный, и ничего нет равного ему» (9). Процесс претворения в жизнь нравственных ценностей Православия был определен еще в апостольские времена. Как писал апостол Павел: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал 6,2).
Не нравственность человека является следствием его приобщения к таинствам, а наоборот, условием приобщения к таинствам является нравственность. Это очень наглядно демонстрирует только в русском Православии сохранившийся обычай обязательной исповеди перед причастием. Смысл этой традиции не в том, что так проще стяжать «божественных энергий», а в том, чтобы напомнить человеку, что условием вхождения на трапезу Господню являются не деньги, здоровье, знания, амулет, знание Библии наизусть или «сверхъестественные способности» к чудотворению, а чистая совесть. Это очень важно – объяснить человеку, что сначала он должен раскаяться, а потом только приходить к Богу, а не наоборот.
Регулярное посещение церкви не делает само по себе человека святым. Иуда посещал церковь не реже других, и постился и все традиции соблюдал так, что апостолы даже не могли с уверенностью определить, кто же из них – предатель. Но даже ежедневное пребывание со Христом не повлияло на Иуду, как и ежедневное пребывание с Богом не уберегло Адама. Это зависит от самого человека, от его свободной воли. И второй момент, который отсюда следует – для того, чтобы приблизиться к Богу, не нужно пытаться Ему подражать в Его божественности и сверхъестественности. Богу нужно подражать в Его любви к людям. Охрана границ, лечение больных, строительство домов, преподавание в школе и даже выдача кредитов в банке – все это могут быть не чуть не менее духовные дела, чем ношение вериг и возлежание на земле в стенах отшельнической кельи. Это зависит от намерений человека его свободной воли, от того, ради себя любимого или ради других он это делает.
В одном из своих прошлых постов я писал о том, что есть ряд признаков псевдоправославных людей, то есть людей, которые зачем-то хотят быть очень похожими на православных. Прежде всего, их выдает их лексикон. Рассуждения о патриотизме, родине, семейных ценностях, Святой Руси и традициях. Но, пожалуй, самое любимое в их арсенале - это нравственность.
Все знают, что хорошо быть нравственным: не дергать девочек за косички, не пить и не курить, девочкам не носить короткие юбки, всем любить родину, хорошо учиться и много работать, быть порядочным и ответственным, думать о других, а не о себе. В конце концов, нравственно поступать по закону, даже в случае, когда ты его можешь нарушить и тебе за это с высокой вероятностью ничего не будет.
Так сложилось, что в восприятии многих людей, слова нравственность и религия (в данном случае, православие) - это практически синонимы. На самом деле, как мне кажется, это два разных типа норм, регулирующих поведение человека. Более того, нравственность и религия - слабо связанны друг с другом, а слиплись они в процессе редукции православия 1) до уровня ритуалов, суеверий и привычек, а также 2) до уровня идеологии, то есть служанки государственного аппарата.
Так как вопрос сочетания православия и нравственности, на мой взгляд, нетривиален, я решил рассмотреть его в моем блоге.
В заметке последовательно даются ответы на три вопроса:
- В чем разница между нравственностью и религиозностью?
- Можно ли быть одновременно безнравственным и православным?
- В чем опасность смешения православия и нравственности?
Итак, приступим.
1. В чем разница между нравственностью и религиозностью?
Различий много. Наиболее существенные я отразил в таблице.
Характеристики | Нравственность | Православие |
Зависимость от культуры (время, место) | Изменчиво | Неизменно |
Акценты регулирования | Внешнее поведение | Мысли, желания, устремления сердца. |
Цель | Сохранение общества и государства | Воссоединение с Богом (в христианстве - стать Богом по благодати) |
Источник легитимности норм | Государство, общество | Откровение Бога человеку |
Прежде всего, отметим очевидное. Нравственность проистекает от слова нрав. А нравы, как известно, меняются со временем. Меняется и отношение к ним. Раньше нравственно было носить длинные платья до пят. Сегодня - и до колена более чем.
Всем известно (даже и упоминать неловко) о распространенности гомосексуализма в Древней Греции. И ничего, вполне себе нравственно считалось. Вопросов не вызывало. Мне запомнилась цитата из известной книги Бергера и Лукмана «Социальное конструирование реальности» о том, что нет таких сексуальных отклонений, которые не были бы нормой в какой-нибудь культуре прошлого или настоящего. Не стал бы ручаться за истинность этого положения, но доля правды здесь, безусловно, есть.
Сейчас модно и социально престижно ходить в театр. Забавно, что были, когда актерство и театр не одобрялись. Про запрет ничего не скажу, но то, что лицедейство считалось не вполне нравственным, на грани морали - это точно.
Мой продедушка женился на пробабушке, когда ей было 14 лет. Итогом их брака было 12 (если я правильно помню) детей. Сейчас такой брак был бы воспринят как аморальный и даже уголовно наказуемый.
Что касается, религиозных норм, то они, в отличие от нравственных установлений, неизменны. Как даны заповеди несколько тысяч лет назад через Моисея, так они и остаются. Конечно, к ним может меняться отношение: в какое-то время на какие-то заповеди могут закрываться глаза. Например, сегодня модно закрывать глаза на гомосексуализм. Ну что ж, бывает. Но подогнать религиозное обоснование под это никак не получится - текст совершенно однозначен. А вот расширить рамки нравственности (либо, по крайней мере, сузить рамки безнравственного и аморального). - запросто.
Нравственность, если подумать, - это, чаще всего, нечто внешнее. Нравственность приобретается в процессе воспитания, то есть установления ограничений: то-то одевай, так-то себя веди, скажи тете спасибо за мороженное. Нравственность - это положительная реакция человека на установленные ограничения, его согласие с ними. То, что человек в это время думает, как он сам относится к этим нормам и к другим людям никого не интересует. Это за рамками ограничений: никто даже и не спросит. Внутреннее является второстепенным.
И, наоборот, если мы берем христианство, то на первый план выходит не только и не столько следование заповедям: они нужны, но этого мало. Требуется внутреннее преображение человека. Несколько похожий вопрос очень подробно разбирает апостол Павел в Послании к Римлянам. Правда его интересует отношение закона (данного через Моисея) и благодати, которую Бог дает по вере. Сходство с нашей темой в том, что закон требует нравственности (внешнего исполения), тогда как благодать - требует веры, которая является сугубо внутренней сущностью и видна отчетливо только Богу.
Апостол прямо утверждает, что «делами закона не оправдается пред Ним никакая плоть; ибо законом познается грех» (Рим. 3:20). Что значит законом познается грех? Значит ли это, что закон вреден? Ответ, опять у Апостола Павла: «Что же скажем? Неужели от закона грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание: ибо без закона грех мертв. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер; и таким образом заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти, потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею (Рим. 7:7-11). Таким образом, дело не в том, что закон плох, а в том, что человек испорчен, поэтому у него грех появляется как реакция на благой закон. И именно поэтому, по мнению Апостола Павла, приходит Иисус Христос, чтобы спасти тех, кто, ориентируясь на закон, тем не менее, не в силах его исполнять. «Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки, правда Божия через веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих, ибо нет различия, потому что все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе» (Рим. 3:21-24). И еще: «Как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти, чтобы оправдание закона исполнилось в нас, живущих не по плоти, но по духу» (Рим. 8:3-4).
Более того, Апостол Павел прямо пишет, что вера (то есть нечто внутреннее) важнее закона (внешнего исполнения): «Язычники, не искавшие праведности, получили праведность, праведность от веры. А Израиль, искавший закона праведности, не достиг до закона праведности. Почему? потому что искали не в вере, а в делах закона. Ибо преткнулись о камень преткновения» (Рим. 9:30-32). А надо так: «Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому, Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу. Ибо, когда мы жили по плоти, тогда страсти греховные, обнаруживаемые законом, действовали в членах наших, чтобы приносить плод смерти; но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить Богу в обновлении духа, а не по ветхой букве» (Рим. 9:4-6).
Цель религии (по определению этого слова, предложенного св. Августином) - воссоединение с Богом. Цель христианской религии - обожение. Как говорил св. Ириней Лионский: «Бог стал человеком для того, чтобы человек стал Богом». Естественно Богом не по естеству, а по благодати. В общем, вполне себе конкретная цель. Достойная напряжения сил.
А вот какая цель у нравственного, высокоморального человека? Как это не удивительно, как правило, никакой. Спросишь, бывает, у человека, почему он именно так себя ведет (когда действительно поступок выдающийся) - и не получишь ответ. Не знает, не думал, раньше и не спрашивали. Нравственность - бессмысленна на уровне индивида.
Нравственность - это не про человека, нравственность - про государство, про общество. Нравственные общества, думаю, живут дольше. Религия обращается исключительно к человеку, к личности. Религиозные люди уповают на вечную жизнь с Богом.
Наконец, большая разница между православием и нравственностью - в источнике легитимации норм, регулирующих поведение человека. С религией все просто. Нормы (заповеди, откровения) были даны либо через пророков и апостолов, либо (в христианстве) Богом лично, через Иисуса Христа. В этом их легитимность.
Что касается нравственности и морали, ее источник вполне себе земной - общество и государство. Взаимодействие людей друг с другом требует предсказуемости, требует определенных правил и рутин. Появляются нормы, вводятся положительные и отрицательные стимулы для их поддержания. Так как нравственность - это следование установленным в обществе (государством или традицией) правилам, даже в ущерб своим интересам, то на ней держится порядок в обществе. Так как общество выигрывает от существования порядка, оно поощряет нравственность.
Но еще больше нравственность поощряет государство. Нравственность - это очень удобно. Будучи власть предержащим, ты, конечно, делаешь все, что хочешь. Воруешь, насилуешь, убиваешь, отмазываешь близких к твоей ноге мерзавцев. Прекрасно себя чувствуешь. Но вот незадача, ты совершенно не хочешь, чтобы когда-то обворовали тебя. Чтобы не твой пьяный сын кого-то поубивал, а его кто-то убил. И действительно, некрасиво получится. Поэтому ты придумываешь нравственность для народа. И вдалбливаешь ее в головы при социализации личности.
Вот хороший пример.
Это беседа Даниила Сысоева со студентами димитровградского филиала Ульяновского Государственного Университета в 2009 году.
Само видео не очень интересное, да и Сысоев говорит не разборчиво. Сам я осилил минут 10. Но что запомнилось. Чуть раньше первой минуты видео отец Даниил начинает пытать студентов на тему смысла их жизни. Какой же ответ он слышит? - Для будущего. - Для какого будущего? - Для будущего нашей страны. С точки зрения религии, это не просто заблуждение, это опасная ересь, губящая людей. Бога совершенно не интересует та или иная страна, территории и границы. Его интересует человек. И Сысоев правильно сказал, обращаясь к студентам, что жизнь каждого из них для Бога дороже России. Но интересно другое: откуда эта опасная и заразная ересь появилась? Разумеется от государства. Не столько со зла, сколько по железной логике, присущей цивилизации как таковой. Это логика называется война. Сегодня ты школьник, а завтра тебя пошлют хрен знает куда умирать за 3 копейки. И пошлют не взрослых людей (они для общества полезнее, так как больше знают, умеют, кто-то семейный, кто-то уже стар, кто-то неплохо пристоился), а именно тебя. Потом, разумеется, уже никто и не вспомнит, кто ты вообще такой и зачем это ты здесь решил умереть. Глупо? Конечно. Но нужно, чтобы ты не вякал, не задавал вопросы. Поэтому, в этих случаях поступают по аналогии с собакой Павлова: давят на сформированный в общественных учреждениях условный рефлекс: родина, патриотизм и т.д.
Сейчас очень модно замешивать православие с патриотизмом, хотя, для человека, читавшего Библию, здесь крайне мало точек для соприкосновения. В Новом Завете вспоминается лишь знаменитое: «Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих Его. Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (Рим. 10:12-13).
Вопрос патриотизма и православия рассматривал и священник Даниил Сысвоев ( pr_daniil ).
На самом деле взаимоотношения православия и патриотизма несколько более сложные, сказать однозначно, что это две противоположные системы ценностей все-таки нельзя. Здесь вряд ли было бы правильным разбирать тонкости. Для интересующихся я очень рекомендую послушать А. Б. Зубова. Прекрасная лекция. С его аргументами я, пожалуй, соглашусь.
Итак мы видим, что ключевые для государства моральные ценности любви к Родине и патриотизма, будучи абсолютно рациональными и обоснованными с точки зрения выживаемости общества, очень слабо (если не сказать никак) связаны с православием. Можно сказать, что они не имеют обоснования с точки зрения цели воссоединения с Богом, являются нейтральными для христианина.
Надеюсь я был убедителен, показывая, что нравственность и религиозность (с данном случае православие) - это не одно и то же.
Хотя, уверен, что никто не будет спорить, что возможна нравственность и без религиозности. Мы живем в атеистической (хотя и суеверной) стране и многие из нас имеют перед глазами примеры моральных, высоконравственных людей, вызывающих уважение, но, при этом, неверующих.
А зададим другой вопрос: может ли такое быть, чтобы религиозность сочеталась в человеке с аморальностью или, лучше сказать, не общепринятыми стандартами нравственности. Мне кажется, да.
Но, так как в ЖЖ есть ограничение на размер сообщения, ответ на этот вопрос -
Краткое содержание вопросов
Основная
Литература.
2.1.1 Яблоков, И.Н. Религиоведение: учебное пособие и учебный словарь минимум по религиоведению. - М.: Гардарики, 2008. - 536 с.
2.2 Дополнительная
2.2.1 Библия: книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Канонические / В Русском Переводе С Параллельными Местами. - М. : п/я 3, 2002. - 292 с.
2.2.2 Проблемы сохранения толерантности в полиэтнических регионах России: материалы межрегиональной научно-практической конференции - Оренбург: Изд-кий центр ОГАУ, 2005. - 202 с.
2.2.3 Толерантность и этноконфессиональные отношения: материалы заседания молодежно-студ. "круглого стола" от 26 февраля 2005 г. / Под ред. В. В. Амелина. - Оренбург: Изд-кий центр ОГАУ, 2006. - 106 с.
3.1 Причины раскола христианской церкви. 10 библейских заповедей – основа христианской этики.
Христианство – наиболее распространенная мировая религия и одна из самых развитых религиозных систем мира. На начало третьего тысячелетия это самая многочисленная религия мира. И хотя христианство в лице своих последователей встречается на всех континентах, а на некоторых абсолютно господствует (Европа, Америка, Австралия), это как раз та единственная религия, которая характерна для западного мира в противовес восточному с его множеством различных религиозных систем.
Христианство – это собирательный термин для характеристики трех основных направлений: православия, католицизма и протестантизма. В реальности христианство никогда не представляло собой единой организации. В многочисленных провинциях Римской империи оно приобретало свою специфику, приспосабливаясь к условиям каждого региона, к местной культуре, обычаям, традициям.
Знание причин, предпосылок и условий раскола одной мировой религии на три главных направления дает важное представление о формировании современного общества, помогает понять основные процессы на пути становления религии. Вопросы конфликтов религиозных течений заставляют задуматься об их сути, предлагают решить для себя их и являются важными аспектами на пути формирования личности. Актуальность данной темы в эпоху глобализации и отчуждения от церкви современного общества подтверждается продолжающимися спорами церквей и конфессий.
Предпосылки раскола возникли еще в конце IV начале - V в. Став государственной религией, христианство было уже неотделимо от экономических и политических потрясений, переживаемых этой огромной державой. Во время Никейского и I Константинопольского соборов оно выглядело относительно единым, несмотря на внутренние распри и богословские споры. Однако это единство зиждилось не на признании всеми авторитета римских епископов, а на власти императоров, которая распространялась и на религиозную область. Так, Никейский собор проходил под руководством императора Константина, а римский епископат на нем представляли пресвитеры Витус и Винцент.
С помощью политических интриг епископы сумели не только укрепить свое влияние в западном мире, но даже создать свое собственное государство - Папскую область (756-1870 гг.), которая занимала всю центральную часть Апенинского полуострова. Укрепив свою власть на Западе, папы попытались подчинить себе все христианство, но безуспешно. Восточное духовенство подчинялось императору, а тот и не думал поступаться хотя бы частью своей власти в пользу самозваного “наместника Христа”, восседавшего на епископской кафедре в Риме. Достаточно серьезные расхождения между Римом и Константинополем проявились еще на Трульском соборе 692 г., когда из 85 правил Рим (римский папа) принял только 50.
В 867 году римский папа Николай I и Константинопольский патриарх Фотий предали друг друга публичному проклятию. А в XI в. вражда вспыхнула с новой силой, и в 1054 г. произошел окончательный раскол в христианстве. Вызван он был притязаниями папы Льва IX на территории, подчинявшиеся патриарху. Патриарх Михаил Керулларий отверг эти домогательства, вслед за чем последовали взаимные анафемы (т.е. церковные проклятия) и обвинения в ереси. Западная церковь стала называться римско-католической, что означало римская всемирная церковь, а восточная - православной, т.е. верной догматам.
Таким образом, причиной раскола христианства было стремление высших иерархов западной и восточной церквей к расширению границ своего влияния. Это была борьба за власть. Обнаружились и другие расхождения в вероучении и культе, но они были скорее следствием взаимной борьбы церковных иерархов, чем причиной раскола христианства. Так, даже беглое знакомство с историей христианства показывает, что католицизм и православие имеют сугубо земные истоки. Раскол христианства вызван чисто историческими обстоятельствами.
Главной священной книгой православных является Библия, именуемая в русской традиции Священным писанием, а также Священное предание, которое составляют постановления первых семи Вселенских соборов и творения "Отцов церкви" Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста.
С этим взглядом на человека связано характерное только для христианства понятие "таинства" - особого культового действия, призванного реально ввести божественное в жизнь человека. Они занимают важное место в православии. Во время таинств, по учению церкви, на верующих сходит особая благодать.
Кроме икон православная церковь чтит останки тел святых - мощи. Считается, что по Божественной милости мощи остаются нетленными. Как мы уже знаем, по православному верованию, тело неразрывно связано с духом даже после смерти, значит, останки тел святых связаны с духом Святым. Поэтому считается, что возможно влияние мощей на жизнь верующих. Обычно мощи помещаются в специальный металлический ларец (раку) и находятся в церкви, со свободным доступом к ним всех верующих христиан.
Интересно, что проповедь в православном богослужении, в отличие от католического, центрального значения не имеет, потому что в самой службе достаточно проповеднических слов. Обычно православная служба ведется на национальном языке (греческом, сирийском, грузинском, английском и т. п.). Часто церковно-славянский язык, используемый в русской православной церкви, неверно отождествляют с древнерусским или старославянским. Церковно-славянский язык - это искусственный язык, созданный на основе южнославянских диалектов IX-го века. Литургические тексты и богослужебные книги были переведены на церковно-славянский язык создателями славянской азбуки святыми Кириллом и Мефодием в 60-е годы IX-го века.
Существуют две особенности, отличающие нравственные ценности Православия от представлений о нравственности подавляющего большинства других вероучений: признание полноценности свободной воли человека и указание на то, что только деятельным милосердием к нуждающимся стяжать святость. Напротив, в большинстве других вероучений свобода человека не признается, а святость стяжается неким «волшебным», чудесным образом. Следствием этого является противопоставление «наших святых» и «не-наших грешников», а также противопоставление «мира сего» и «Царства Небесного», как двух противоположных и несовместимых понятий.
Рассмотрим отличия нравственных ценностей Православия от других вероучений - традиционного ислама, нетрадиционного ислама, «нового» буддизма и протестантизма.
Нравственные ценности традиционного ислама от православных не отличаются: ислам признает наличие свободной воли у человека и, соответственно, его ответственность за свои поступки. Так же, как и Православие, ислам учит тому, что человек – не продукт животной эволюции, но сотворен «по образу Божию», то есть наделен свободой нравственного выбора между добром и злом, а после смерти он должен будет дать ответ о том, как он этим «талантом» распорядился. Таким образом, в главном нравственные ценности Православия и ислама – одинаковы, но в последнем, чтобы стяжать Божью милость, необходимо всю жизнь просить об этом Творца, подавать милостыню, помогать нуждающемся.
Христос делал акцент именно на других: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас… Вы - друзья Мои, … Я уже не называю вас рабами…Сие заповедую вам, да любите друг друга.» . При этом Господь, в отличие от известного специалиста по диагностике кармы Лазарева, под словом «любовь» подразумевал не только «чувство любви», переживаемое в самом себе, но и его выражения в конкретных делах и поступках: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня» (Мф.25,34-35). Для того чтобы напоить страждущего, одеть раздетого и посетить больного не требуется вмешательства никаких сверхъестественных сил. Также в рамках человеческих возможностей в любую секунду своей жизни раскаяться в любом из своих грехов: даже такая безвыходная ситуация, как распятие на кресте, не лишила разбойника свободы выбора. Свобода личности по отношению ко всему и даже к своей собственной природе и всем ее свойствам - это и есть тот Образ Божий, который сокрыт в каждом из людей. При этом важна практическая помощь ближним. В частности, Иоанн Златоуст писал о «ревнующих только о духовном подвиге»: «Долг любви к ближним состоит в том, чтобы не от них принимать, но им давать. А это зависит от трудолюбия - чтобы не принимать (от других ничего) и не жить в праздности, но трудясь давать другим: «блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20,35). И делати, говорит, своими руками. Итак, где пребывают ревнующие только о духовном подвиге? Видишь, как он отнял у них всякий предлог к извинению себя, сказавши: своими руками. Совершает ли кто руками пост? Всенощное бдение? Возлежание на голой земле? Конечно, никто не скажет этого; он говорит о труде духовном, потому что давать другим от своих трудов есть подвиг подлинно духовный, и ничего нет равного ему». Процесс претворения в жизнь нравственных ценностей Православия был определен еще в апостольские времена. Как писал апостол Павел: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал 6,2).
Не нравственность человека является следствием его приобщения к таинствам, а наоборот, условием приобщения к таинствам является нравственность. Это очень наглядно демонстрирует только в русском Православии сохранившийся обычай обязательной исповеди перед причастием. Смысл этой традиции не в том, что так проще стяжать «божественных энергий», а в том, чтобы напомнить человеку, что условием вхождения на трапезу Господню являются не деньги, здоровье, знания, амулет, знание Библии наизусть или «сверхъестественные способности» к чудотворению, а чистая совесть. Это очень важно – объяснить человеку, что сначала он должен раскаяться, а потом только приходить к Богу, а не наоборот.
3.3 Христианские ценности: бескорыстие, самоотверженность, милосердие.
Христианство принесло с собой новый образ человеческого достоинства и избранничества перед Богом. Для античности человек соразмерен богам постольку, поскольку боги и люди принадлежат одному и тому же космическому целому. Термин «богоравный» употребляется в античной литературе по отношению к тем людям, чья сила и власть в обществе напоминали силу и власть олимпийских богов над космическими стихиями. Зримые, наглядно представленные телесная красота и сила, - вот что роднит античные статуи богов и «богоравных» героев. Первая ступень христианской любви - всепрощение, наставляет нас безоговорочно прощать всех людей, обидевших нас словом или делом. На данной ступени христианин осознает и старается исполнять правило о полной недопустимости любых проявлений зла в отношении людей в виде мыслей, слов и дел. Мы уже говорили о запретности для христианина не только мести, пусть даже самой «справедливой», но и более «легких» грехов вроде обличения и обсуждения чужих прегрешений, ругательств, гнева и так далее. Христианское всепрощение означает полное прощение наших личных врагов в любом случае, если нас обидели как справедливо, так и незаслуженно.
Всепрощение предельно полезно и жизненно необходимо для личного спасения самого верующего. Только таким образом он может полностью нейтрализовать и исправить свои собственные грехи, совершенные по отношению к людям. Господь прощает нам все грехи, кроме сознательного отречения от Бога. Данный грех не прощается лишь потому, что человек сам этого не хочет, сознательно отказываясь от Божественного всепрощения, хотя Господь простил даже Иуду и Своих убийц. Но для этого мы обязаны соблюдать единственное условие - полностью прощать наших врагов и обидчиков.
Естественно, что христианское всепрощение нельзя доводить до абсурдных крайностей. Христианин, как нормальный член общества и государства, обязан прощать своих личных врагов и одновременно справедливо, без гнева и ненависти твердо пресекать зло, угрожающее нормальной жизни его страны и окружающих людей. Это касается понятных всем ситуаций, когда государственная власть, общество и сами люди не допускают разгула преступности, решительно препятствуя антиобщественным и противоправным действиям. Когда нападение внешних врагов вынуждает нас защищать свою Родину. Когда мы обязаны противодействовать отдельным людям и преступным группам, которые пытаются нравственно, морально и духовно разлагать общество, совершая преступления, проповедуя вседозволенность и полную анархию.
Христианские принципы смирения и бескорыстия, правдолюбия, миролюбия и милосердия, свободы, творчества и любви. Христианская мораль стоит на двух китах: любви к Богу и любви к ближнему. Одним из определяющих условий любви христианство считает признание самоценности человеческой личности с одновременным отторжением эгоизма. В морали важен не столько поступок, сколько мотив этого поступка.
Милосердие основывается на таких качествах, как внимательность, заботливость и доброжелательность. Оно никогда не появится там, где царит брутальность, равнодушие и гордость. Только тот поступок считается милосердным, который демонстрирует уважение к страждущему человеку. Проявляя милосердие, мы оказываем помощь самим себе, становясь чище и добрее.
Христианская благотворительность уходит корнями в Ветхий Завет, а именно в книгу Исхода. Проповедь Моисея гласит: Бог узрел народ угнетенный, сжалился над ним и вывел его из рабства Египетского. Следовательно, жалость и милосердие – в природе Бога. И мы, созданные «по образу и подобию» Творца, должны следовать Его примеру – жалеть всякого угнетенного, содействовать облегчению его участи. В Евангелии от Матфея эта мысль сохранена, но расширена до универсальности: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный». Не существует любви и милосердия самого по себе, но эти ценности исходят от своего Источника и требуют уподобления: «будьте милосердны, как Отец ваш милосерд», «Любите друг друга, как Я возлюбил вас». Иными словами, то, что делал Христос, должна делать и Церковь. Христианство лежит в основе самой идеи благотворительности, и именно поэтому история благотворительности всегда была неразрывно связана с церковью.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Нравственность и право
В самом существе безусловного нравственного начала как заповеди или требования (быть совершенным, как Отец Небесный, или реализовать в себе образ и подобие Божие) заключается уже признание относительного элемента в нравственной области. Ибо ясно, что требование совершенства может обращаться только к несовершенному; обязывая его становиться подобным высшему существу, эта заповедь предполагает низшие состояния и относительные степени возвышения. Таким образом, безусловное нравственное начало, или совершенное добро, для нас есть, говоря языком Гегеля, единство себя и своего другого, синтез абсолютного и относительного. Существование относительного, или несовершенного, как отличного от абсолютного Добра, есть роковой факт, и отрицать его, смешивать оба термина друг с другом или, чрез какие-нибудь диалектические фокусы и мистические порывы, утверждать их тождество значило бы вести фальшивую игру. Но столь же фальшиво и противоположное отношение к делу: отделение относительного от абсолютного как двух совершенно особых, ничего общего между собою не имеющих областей. При таком дуализме сам человек, в котором абсолютные стремления неразрывно соединены с относительными условиями, оказывается воплощенною бессмыслицей. Единственная серьезная точка зрения, к которой обязывают нас разум и совесть, состоит в признании, что фактическая двойственность между абсолютным и относительным разрешается для нас в свободное и полное единство (а
никак не в пустое тождество или безразличие) посредством реально-нравственного совершенствования от коснеющего камня и до свободы и славы сынов Божиих.
На всякой ступени бытия относительное связано с абсолютным как одно из средств действительного совершенствования всех, и в этой связи меньшее добро имеет свое оправдание, как условие бо̀льшего. И вместе с тем это есть оправдание и для самого абсолютного Добра, которое не было бы и абсолютным, если бы не могло связать с собою или включить в себя так или иначе все действительные отношения. И в самом деле, ни в какой области доступного нам мира мы не находим этих двух терминов в их отдельности или в голом виде: везде абсолютное начало облечено в относительные формы и относительное внутренно связано с абсолютным и держится им — все различие состоит в сравнительном преобладании той или другой стороны.
Если какие-нибудь две сферы или два вида действительных отношений разграничиваются между собою и противуполагаются друг другу, причем одной из них приписывается безусловное, а другой только относительное значение, то мы заранее можем знать, что самое это противуположение только относительно, что и в той и в другой сфере нет чистой абсолютности и чистой относительности, а есть только особая связь того и другого, не тождественная в обеих по форме и степени, но одинаковая по существу и высшей цели, и что это отношение каждой к абсолютному образует положительную связь или солидарность обеих.
В пределах деятельной, или практической, жизни человечества видимая противуположность существует между областью собственно нравственною и областью права, и с древних времен (от языческих киников и христианских гностиков) и до наших дней эта противуположность берется безотносительно, значение безусловного приписывается исключительно нравственности, а право, как явление чисто условное, вовсе отвергается во имя абсолютных требований. Сразу чувствуется фальшь такого взгляда; нравственная философия обязывает нас, не останавливаясь на этом чувстве, которое может быть и обманчиво, рассмотреть действительное отношение нравственности и права с точки зрения безусловного Добра. Оправдывается ли это Добро и по отношению к праву? Человек, внимательный к этимологии, может заметить, что ответ уже за-
ключается в терминах вопроса. Мы коснемся далее этого филологического обстоятельства, но оно не должно само по себе предрешать философской задачи.
В лекциях по уголовному праву проф. Н.С. Таганцева приводится, между прочим, следующий прусский эдикт 1739 г.:
«Ежели адвокат, или прокуратор, или нечто тому подобное осмелится сам или будет просить другого подать их королевскому величеству какую-нибудь докладную записку, то их королевскому величеству благоугодно, чтобы такое лицо было повешено без всякого милосердия и чтобы рядом с ним была повешена собака».
Правомерность или законность такого эдикта не может подлежать сомнению, и столь же несомненно его несогласие с элементарными требованиями справедливости, — несогласие, как бы намеренно подчеркнутое распространением уголовной ответственности адвоката или прокуратора на ни в чем уже не повинную собаку. Подобные, хотя и не столь яркие, случаи несоответствия между нравственностью и положительным правом, между справедливостью и законом, составляют явление обычное в истории. Как же к этому отнестись, на какую сторону стать в этом столкновении двух главных начал практической жизни? По-видимому, ответ ясен: нравственные требования имеют в себе ту безусловную внутреннюю обязательность, которая может совершенно отсутствовать в постановлениях права положительного. Отсюда позволительным кажется заключать, что вопрос об отношении между нравственностью и правом разрешается простым отрицанием права как должного или обязательного начала наших действий; все человеческие отношения, согласно этому, должны быть сведены к взаимодействиям чисто нравственным, а область правовых или законных отношений и определений должна быть отвергнута всецело.
Такое заключение чрезвычайно легко, но зато и совершенно легкомысленно. Этот «антиномизм» (противозаконничество), исходя из безусловного противоположения нравственности и права, никогда не подвергал и не подвергает самое это свое основное предположение сколько-нибудь последовательной и углубленной критике.
Противоречие нравственным требованиям в таких формаль-
но-правомерных явлениях, как вышеприведенный эдикт прусского короля, слишком очевидно. Но нет ли в них противоречия и требованиям самого права? Возможность такого противоречия между формальною правомерностью известных действий и сущностью права станет понятнее для читателей, если я укажу на действительном примере аналогичное противоречие между формально-нравственным характером действия и существом нравственности.
Недавно, как сообщали газеты, среди Москвы, на Никольской улице, около часовни св. Пантелеймона, толпа народа чуть не досмерти избила и искалечила женщину, заподозренную в наведении болезни на мальчика посредством заколдованного яблока. Эти люди действовали без всяких корыстных целей и внешних соображений, у них не было никакой личной вражды к этой женщине и никакого личного интереса в ее избиении; единственным их побуждением было сознание, что такое вопиющее злодеяние, как отравление невинного младенца посредством колдовства, должно получить справедливое возмездие. Таким образом, нельзя отнять у этого дела характер формально-нравственный, хотя всякий согласится, что по существу оно было решительно безнравственным. Но если тот факт, что возмутительные злодеяния могут совершаться по чисто нравственным побуждениям, не приводит нас к отрицанию самой нравственности, то на каком же основании такие, по существу неправые, хотя и правомерные, постановления, как прусский эдикт 1739 г., кажутся нам достаточными для отвержения права? Если в злодеянии на Никольской улице виноват не сам нравственный принцип, а только недостаточная степень развития нравственного сознания у полудикой толпы, то и в нелепом прусском законе виновата никак не сама идея права или закона, а только слабая степень правового сознания у короля Фридриха-Вильгельма. Об этом не стоило бы и говорить, если бы не усиливавшаяся в последнее время, именно по отношению к юридической области, дурная привычка выводить назло логике общие заключения из отдельных конкретных случаев.
III.
Действительное противоречие и несовместимость существуют не между правом и нравственностью, а между различными состояниями как правового, так и нравственного сознания. А что не-
зависимо от этих состояний и их фактических проявлений пребывают и в правовой области, как и в области нравственной, существенные и незыблемые нормы, — в этом невольно сознается даже дух лжи, софистически нападающий на правоведение:
Законы и права, наследственным недугом,
По человечеству идут,
Их повсеместно, друг за другом
Все поколения несут.
В нелепость разум превратился,
И милость стала вдруг бедой.
Страдай, коль внуком ты явился!
О праве том, с которым всяк родился,
О нем нет речи никакой.
И Мефистофель признает это естественное право , жалуясь только, что о нем нет речи 156 . Но на самом деле речь идет именно о нем каждый раз, когда вообще говорится о каких бы то ни было правовых отношениях. Нельзя судить или оценивать какой-нибудь факт из правовой области, какое-нибудь проявление права, если не иметь общей идеи права, или его нормы. Этою идеею, или нормой, пользуется сам Мефистофель, когда говорит, что известные права и законы из разумных стали бессмысленными, из благодетельных — вредными. Он указывает при этом только на одну сторону дела, именно на так называемый консерватизм в праве. И это явление имеет свои разумные основания, и проистекающие из него неудобства, на которых исключительно останавливается Мефистофель, устраняются другим явлением, о которых дух лжи не упоминает, имея на то свои основания, именно явлением постепенного возвышения правового сознания и действительного улучшения правовых установлений. Этот несомненный прогресс в праве может быть показан даже на приведенном мною примере неправедного закона, и не в том смысле, что такие узаконения, как прусский эдикт 1739 г., сделались совершенно невозможными во всякой европейской стране — и смертная казнь даже
___________________
156 Кроме прямого смысла этого замечания в нем можно видеть и некоторое пророчество о том гонении, которое через четверть века после Гете обрушилось на идею естественного права в юридической науке. Есть признаки, что этому гонению приходит конец.
за несомненные и величайшие злодеяния давно осуждена передовыми представителями правового сознания, — но еще и в том, что этот эдикт представлял, с другой стороны, бесспорный прогресс сравнительно с теми порядками, которые господствовали раньше в том же Бранденбурге или в той же Померании, как и в прочей Европе, когда всякий сильный барон мог спокойно умерщвлять мирных людей из личной мести или ради завладения их имуществом, тогда как при отце Фридриха Великого во всей стране лишить жизни человека могла только власть одного короля, не имевшего притом никаких личных или своекорыстных целей; ясно, в самом деле, что при сочинении своего эдикта Фридрих-Вильгельм был заинтересован только в подавлении ябедничества и кляузничества чрез угрозу казни, а никак не в действительном отнятии жизни у адвокатов, прокураторов и собак. Те бароны в своих насилиях были, несомненно, убийцами и грабителями, тогда как он и в этом возмутительном эдикте действовал все-таки как блюститель правосудия, хотя и на довольно низкой ступени правового сознания.
Но уже это различие степеней, этот действительный прогресс в праве, неуклонное тяготение правовых положений к правовым нормам, сообразным, хотя и не тождественным, с нравственными требованиями, достаточно показывает, что между этими двумя началами существует не одно только отрицательное отношение и что отделываться от всей области юридических явлений и задач легким способом простого и пустого отрицания непозволительно именно с точки зрения самой нравственности.
Взаимное отношение между нравственною областью и правовою есть один из коренных вопросов практической философии. Это есть в сущности вопрос о связи между идеальным нравственным сознанием и действительною жизнью, от положительного понимания этой связи зависит жизненность и плодотворность самого нравственного сознания. Между идеальным добром и злою действительностью есть промежуточная область права и закона, служащая воплощению добра, ограничению и исправлению зла. Правом и его воплощением — государством — обусловлена действительная орга-
низация нравственной жизни в целом человечестве, и при отрицательном отношении к праву, как такому, нравственная проповедь, лишенная объективных посредств и опор в чуждой ей реальной среде, осталась бы в лучшем случае только невинным пустословием, а само право, с другой стороны, при полном отделении своих формальных понятий и учреждений от их нравственных принципов и целей потеряло бы свое безусловное основание и в сущности ничем уже более не отличалось бы от произвола.
Впрочем, для вполне последовательного разобщения между правом и нравственностью нужно было бы отказаться даже от самого слова человеческого, которое на всех языках непреложно свидетельствует о коренной, внутренней связи этих двух идей. Понятие права и соотносительное с ним понятие обязанности настолько входят в область идей нравственных, что прямо могут служить для их выражения. Всякому понятны и никем не будут оспариваться такие этические утверждения: я сознаю свою обязанность воздерживаться от всего постыдного, или, что то же, признаю за человеческим достоинством (в моем лице) право на мое уважение; я обязан по мере сил помогать своим ближним и служить общему благу, т. е. мои ближние и целое общество имеет право на мою помощь и службу; наконец, я обязан согласовать свою волю с тем, что̀ считаю безусловно-высшим, или, другими словами, это безусловно-высшее имеет право на религиозное отношение с моей стороны (на чем первоначально и основано всякое богопочитание).
Нет такого нравственного отношения, которое не могло бы быть правильно и общепонятно выражено в терминах правовых. Что может быть дальше, по-видимому, от всего юридического, как любовь к врагам? И, однако, если высший нравственный закон обязывает меня любить врагов, то ясно, что мои враги имеют право на мою любовь. Если я им отказываю в любви, то я поступаю несправедливо, нарушаю правду . Вот термин, в котором одном воплощается существенное единство юридического и нравственного начал 157 . Ибо что такое право, как не выражение правды, а с
_________________________
157 На всех языках нравственные и юридические понятия выражаются словами или одинаковыми, или производимыми от одного корня. Русское «долг», так же как лат. debitum (откуда франц. devoir), равно и нем. Schuld имеют и
другой стороны, к той же правде или справедливости, т. е. к тому, что должно или правильно в смысле этическом, сводятся и все добродетели 158 . Тут дело идет не о случайной одинаковости терминов, а о существенной однородности и внутренней связи самих понятий.
Отсюда не следует, конечно, чтобы сферы права и нравственности совпадали одна с другою и чтобы можно было смешивать этические и юридические понятия. Неоспоримо только то, что между этими двумя областями есть положительное и тесное, внутреннее отношение, не позволяющее отрицать одну из них во имя другой. Спрашивается: в чем именно состоит связь и в чем различие этих двух областей?
Когда мы говорим о нравственном праве и нравственной обязанности, то тем самым устраняется, с одной стороны, всякая мысль о коренной противоположности или несовместности нравственного и юридического начала, а с другой стороны, указывается и на существенное различие между ними, так как, обозначая данное право (напр., право моего врага на мою любовь) как только нравственное , мы подразумеваем, что есть кроме нравственного еще другое право, т. е. в другом, тесном смысле, или право как такое , которому нравственный характер не принадлежит как его прямое и ближайшее определение. И в самом деле, если мы возьмем, с одной стороны, нашу обязанность любить врагов с их соответствующим нравственным правом на нашу любовь, а с другой стороны, возьмем нашу обязанность платить в срок по векселю или нашу обязанность не убивать и не грабить своих ближних при их соответствующем праве не быть убитыми, ограбленными или обманутыми нами, то между этими двумя родами отношений очевидна существенная разница, и только второй из них принадлежит к праву в собственном, или тесном, смысле.
____________________
нравственное и правовое значение; δίκη и δικαιοσ ύ νη, jus и justitia как русское «право» и «правда», нем. Recht и Gerechtigkeit, англ. right и rightousness различают эти два значения только приставками; ср. также еврейское цéдек и цедека̀.
165 См. выше, в первой части главу "О добродетелях".
Различие сводится здесь к трем главным пунктам:
1) Чисто нравственное требование, как, напр., любовь к врагам, есть по существу неограниченное или всеобъемлющее; оно предполагает нравственное совершенство или по крайней мере неограниченное стремление к совершенству. Всякое ограничение, принципиально допущенное, противно природе нравственной заповеди и подрывает ее достоинство и значение: кто отказывается в принципе от безусловного идеала, тот отказывается от самой нравственности, покидает нравственную почву. Напротив того, закон собственно правовой, как ясно во всех случаях его применения, по существу ограничен; вместо совершенства он требует низшей, минимальной степени нравственного состояния, лишь фактической задержки известных проявлений безнравственной воли. Но эта противоположность не есть противоречие, ведущее к реальному столкновению. С нравственной стороны нельзя отрицать, что требование добросовестного исполнения долговых обязательств, воздержания от убийств, грабежей и т.п. есть требование хотя и элементарного, но все-таки добра, а не зла и что если мы должны любить врагов, то и подавно должны уважать жизнь и имущество всех наших ближних, и без исполнения этих низших требований нельзя исполнить высших заповедей; а со стороны правовой — хотя закон гражданский или уголовный не требует высшего нравственного совершенства, но и не отрицает его, и, запрещая кому бы то ни было убивать и обманывать, он не может, да и не имеет надобности мешать кому угодно любить своих врагов. Таким образом, по этому пункту (который в некоторых нравственных учениях ошибочно принимается за единственно важный) отношение между двумя началами практической жизни может быть выражено только так, что право есть низший предел или определенный минимум нравственности .
2) Из неограниченной природы чисто нравственных требований вытекает и второе отличие, именно то, что исполнение их не обусловливается непременно, а также и не исчерпывается никакими определенными внешними проявлениями или материальными действиями. Заповедь о любви к врагам не указывает (иначе как для примера), что именно должно делать в силу этой любви, т. е. какие определенные внешние действия совершать и от каких воздерживаться, — а вместе с тем если приходится выражать свою
любовь определенными действиями, то нравственная заповедь не может считаться уже исполненною этими действиями и не требующею уже ничего больше, — задача исполнения этой заповеди, как выражение абсолютного совершенства, остается бесконечною. Напротив того, юридическим законом предписываются или запрещаются вполне определенные внешние действия, совершением или несовершением которых этот закон удовлетворяется, не требуя ничего дальше: если я достал в срок должные деньги и передал их кредитору, если я никого физически не убил и не ограбил и т.д., то закон удовлетворен мною, и ему ничего больше от меня не нужно. И в этой противоположности между нравственным и юридическим законом нет никакого противоречия: требование нравственного настроения не только не исключает внешних поступков, но вообще прямо предполагает их, как свое доказательство или оправдание: никто не поверит внутреннему милосердию человека, когда оно не проявляется ни в каких внешних делах благотворения. А с другой стороны, и предписание определенных действий нисколько не отрицает соответствующих им внутренних состояний, хотя и не требует их непременно. И нравственный, и юридический закон относятся, собственно, к внутреннему существу человека, к его воле, но первый берет эту волю в ее общности и всецелости, а второй — лишь в ее частичной реализации по отношению к известным внешним фактам, составляющим собственный интерес права, каковы неприкосновенность жизни и имущества всякого человека и т.д. С точки зрения юридической важно именно объективное выражение нашей воли в совершении или недопущении известных деяний. Это есть другой существенный признак права, и если оно первоначально определилось как некоторый минимум нравственности, то, дополняя это определение, мы можем сказать, что право есть требование реализации этого минимума, т. е. осуществления определенного минимального добра , или, что-то же, действительного устранения известной доли зла, тогда как интерес собственно нравственный относится непосредственно не к внешней реализации добра, а к его внутреннему существованию в сердце человеческом.
3) Через это второе различие проистекает и третье. Требование нравственного совершенства, как внутреннего состояния, предполагает свободное или добровольное исполнение, — всякое прину-
ждение, не только физическое, но и психологическое, здесь по существу дела и нежелательно и невозможно; напротив, внешнее осуществление известного закономерного порядка допускает прямое или косвенное принуждение, и, поскольку здесь прямою и ближайшею целью признается именно реализация, внешнее осуществление известного блага — например, общественной безопасности, — постольку принудительный характер закона становится необходимостью, ибо никакой искренний человек не станет серьезно уверять, что одним словесным убеждением можно сразу прекратить все убийства, мошенничества и т.д.
Соединяя вместе указанные три признака, мы получаем следующее определение права в его отношении к нравственности: право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла .
Теперь спрашивается: на чем основано такое требование и совместим ли этот принудительный порядок с порядком чисто нравственным, который, по-видимому, самым существом своим исключает всякое принуждение? Раз совершенное добро утверждается в сознании как идеал, то не следует ли предоставить каждому свободно реализовать его в меру своих возможностей? Зачем возводить в закон принудительный минимум нравственности, когда требуется свободно исполнять ее максимум? Зачем с угрозою объявлять: не убей, когда следует кротко внушать: не гневайся?
Все это было бы справедливо, если бы нравственная задача была теоретическою и если бы совершенное добро было совместимо с эгоистическим бесстрастием, или равнодушием к страданиям ближних. Но так как в истинное понятие добра непременно входит альтруистическое начало с требованием соответствующего дела, т. е. сострадание к бедствиям других, побуждающее деятельно избавлять их от зла, то нравственная обязанность никак не может ограничиваться одним сознанием и возвещением совершенного идеала. По естественному ходу вещей, которого не должно одобрять и утверждать, но с которым только ребячество может не считаться, — пока одни стали бы добровольно стремиться к высшему идеалу и
Совершенствоваться в бесстрастии, другие беспрепятственно упражнялись бы в совершении всевозможных злодейств и, конечно, истребили бы первых прежде, чем те могли бы достигнуть высокой степени нравственного совершенства. Да и независимо от этого, если бы даже люди доброй воли были каким-нибудь чудом охранены от истребления со стороны худших людей, сами эти добрые люди оказались бы, очевидно, недостаточно добрыми, поскольку соглашались бы ограничиваться одними хорошими разговорами о добре вместо того, чтобы деятельно помогать своим ближним в ограждении их от крайних и губительных захватов зла.
Нравственный интерес требует личной свободы как условия, без которого невозможно человеческое достоинство и высшее нравственное развитие. Но человек не может существовать, а следовательно, и развивать свою свободу и нравственность иначе как в обществе. Итак, нравственный интерес требует, чтобы личная свобода не противоречила условиям существования общества. Этой задаче не может служить идеал нравственного совершенства, предоставленный свободному личному достижению, ибо он для насущной, практической цели дает и слишком много, а вместе с тем и слишком мало — слишком много в смысле требования и слишком мало в смысле исполнения. Этот идеал от признающего его требует любви к врагам, но он не может заставить не признающего его требований воздерживаться хотя бы только от убийств и грабежей. И если прямолинейный моралист скажет: не нужно нам воздержания от злодейств, если оно не добровольно, то он впадет в явную несправедливость, забывши справиться на этот счет у ограбленных и у семейств убитых, как будто претерпенная ими обида есть основание для их окончательного бесправия. Между тем нравственный закон дан человеку, «чтобы он жив был им», и без существования человеческого общества нравственность есть только отвлеченное понятие. Но существование общества зависит не от совершенства некоторых, а от безопасности всех. Эта безопасность, не обеспеченная законом нравственным самим по себе, который не существует для людей с преобладающими противообщественными инстинктами, ограждается законом принудительным, который имеет действительную силу и для них. Ссылаться в этом случае на благодатную силу Провидения, долженствующую удерживать и вразумлять злодеев и безумцев, есть не
более как кощунство: нечестиво возлагать на Божество то, что может быть успешно сделано хорошею юстицией.
Итак, нравственный принцип требует, чтобы люди свободно совершенствовались; но для этого необходимо существование общества; но общество не может существовать, если всякому желающему предоставляется беспрепятственно убивать и грабить своих ближних; следовательно, принудительный закон, действительно не допускающий злую волю до таких крайних проявлений, разрушающих общество, есть необходимое условие нравственного совершенствования и, как такое, требуется самим нравственным началом , хотя и не есть его прямое выражение.
Положим, высшая нравственность (с аскетической своей стороны) требует, чтобы я был равнодушен к тому, что меня убьют, искалечат или ограбят. Но та же высшая нравственность (с альтруистической стороны) не позволяет мне быть равнодушным к тому, чтобы мои ближние беспрепятственно становились убийцами и убиенными, грабителями и ограбленными и чтобы общество, без которого и единичный человек не может жить и совершенствоваться, подвергалось опасности разрушения. Такое равнодушие было бы явным признаком нравственной смерти.
Требование личной свободы, чтобы оно могло осуществиться, уже предполагает стеснение этой свободы в той мере, в какой она в данном состоянии человечества несовместима с существованием общества или общим благом. Эти два интереса, противоположные для отвлеченной мысли, но одинаково обязательные нравственно, в действительности сходятся между собою. Из их встречи рождается право.
VII.
Принцип права может рассматриваться отвлеченно; и тогда он есть лишь прямое выражение справедливости: я утверждаю мою свободу как право, поскольку признаю свободу других, как их право. Но в понятии права непременно заключается, как мы видели, элемент объективный, или требование реализации: необходимо, чтобы право имело силу всегда осуществляться, т. е. чтобы свобода других, независимо от моего субъективного ее признания, т. е. от моей личной справедливости, всегда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми. Эта требование справедли-
вости принудительной привносится из идеи общего блага или общественного интереса, или — что то же — интереса реализации добра, для чего непременно нужно, чтобы справедливость была действительным фактом, а не идеей только. Степень и способы этой реализации зависят, конечно, от состояния нравственного сознания в данном обществе и от других исторических условий. Таким образом, право естественное становится правом положительным и формулируется с этой точки зрения так: право есть исторически-подвижное определение необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов — личной свободы и общего блага .
Было бы пагубным смешением понятий думать, что право имеет в виду материальное уравнение частных интересов. Праву, как такому, до этого нет дела. Оно заинтересовано только двумя главными концами человеческой жизни — свободою лица и благом общества, и, ограничиваясь этим, не внося своего принудительного элемента в частные отношения, оно лучше всего служит самой нравственности. Ибо человек должен быть нравственным свободно, а для этого нужно, чтобы ему была предоставлена и некоторая свобода быть безнравственным . Право в известных пределах обеспечивает за ним эту свободу, нисколько, впрочем, не склоняя пользоваться ею. Если бы кредитор не имел принудительного права взыскивать свои деньги с должника, то он не имел бы и возможности свободным нравственным актом отказаться от этого права и простить бедному человеку его долг. С другой стороны, только гарантия принудительного исполнения свободно принятого обязательства сохраняет для должника свободу и равноправность по отношению к кредитору: он зависит не от его воли, а от своего решения и от общего закона. Интерес личной свободы совпадает здесь с интересом общего блага, так как без обеспеченности свободных договоров не может существовать правильная общественная жизнь.
Еще яснее совпадение обоих нравственных интересов в области права уголовного. Ясно, что свобода каждого человека или его естественное право жить и совершенствоваться было бы пустым словом, если бы они зависели от произвола всякого другого человека, которому захочется убить или искалечить своего ближнего или отнять у него средства к существованию. И если мы имеем нравственное право отстаивать свою свободу и безопасность от поку-
шения чужой злой воли, то помогать в этом отношении другим есть наша нравственная обязанность; эта общая всем обязанность и исполняется в пользу всех законом уголовным.
Но правовое принуждение в этой области, ограждая свободу мирных людей, оставляет достаточный простор и для действия злых наклонностей и не принуждает никого быть добродетельным. Злобный человек может, если хочет, проявлять свою злобу в злословии, интригах, клеветах, ссорах и т.д. Только тогда, когда злая воля, покушаясь на объективные публичные права ближних, грозит безопасности самого общества, тогда только интерес общего блага, совпадающий с интересом свободы мирных граждан, должен ограничить свободу зла. Право в интересе свободы дозволяет людям быть злыми, не вмешивается в их свободный выбор между добром и злом; оно только в интересе общего блага препятствует злому человеку стать злодеем , опасным для самого существования общества. Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он — до времени не превратился в ад.
Такой преждевременный ад грозил и еще до некоторой степени грозит человечеству с двух сторон . Так как нормальное, т. е. безопасно и достойно существующее и совершенствующееся, общество обусловлено правильным равновесием личного и собирательного интереса, то пагубные для общества аномалии могут быть основаны или на перевесе силы у личных произволов, разрывающих общественную солидарность, или, напротив, на перевесе силы у общественной опеки, подавляющей личность, — первая аномалия грозит жгучим адом анархий, вторая — ледяным адом деспотизма, т. е. той же анархии, того же произвола, только сосредоточенного, стянутого и давящего извне.
Разумеется, в исторической действительности равновесие между свободными личными силами и собирательною силой общественной организации является подвижным и колеблющимся, слагающимся из множества частных нарушений и восстановлений. Но самый тот факт, что мы замечаем эти колебания, достаточно показывает, что есть над ними непреложные нормы лично-общественных отношений, есть пределы вечные, которые исходят из самого существа нравственности и права и которых нельзя для общества без пагубных последствий преступить в ту или другую сторону. Самым
общим и в этом смысле самым важным из этих пределов должен быть признан тот, который ограничивает принудительное действие собирательных организаций одною лишь областью реально-предметного, или практического, добра, оставляя все прочее, т. е. весь внутренний, или духовный, мир человека, на полной ответственности отдельных лиц и свободных (не принудительных) сообществ. Защита жизни и имущества всех от посягательств внешних и внутренних врагов, и затем обеспечение всем необходимой помощи, образовательной, санитарной, продовольственной, со всем, что этому служит (пути сообщения, почта и т.д.), — вот практическое добро, которое может и должно осуществляться организованною силой общества, неизбежно налагающею для этого на частных лиц определенные ограничения, или «повинности». Принудительное свойство этих ограничений само по себе есть лишь факультативное , так как ясно, что кто, например, добровольно воздерживается от преступлений, тот не испытывает для себя лично никакого стеснения от уголовно-судебных и пенитенциарных учреждений; и вообще все ограничения, обусловленные необходимою организациею общественных сил, так же мало противоречат личной свободе, как и тот факт, что, если я хочу приобрести какую-нибудь вещь, я принужден за нее заплатить, или, если я не хочу промокнуть на дожде, я принужден взять зонтик.
Основное свойство того добра, которое обусловлено правовою общественною организацией, есть не принудительность (что есть лишь возможное следствие), а прямая объективность задачи . Важно тут прежде всего, чтобы известные вещи фактически были и чтобы известных вещей фактически не было . Важно, чтобы была защита от диких инородцев, важно, чтобы они не жгли и не разоряли сел и городов; важно, чтобы лихие люди не убивали и не грабили прохожих; важно, чтобы население не вымирало от болезней; важно, чтобы были для всех доступные школьные условия умственного образования и просвещения.
Внешнему характеру таких необходимых благ соответствует и внешний способ их добывания, допускающий и принуждение там, где оно неизбежно. Ведь для прямого насущного дела судов, больниц, школ совершенно безразлично, основаны ли они на добровольные или на принудительные пожертвования. Но можно ли сказать то же о благах духовных? Самый вопрос упраздняется
тем, что духовные блага по природе своей не могут быть принудительными. Этих благ для человека в конце концов два: добродетель, т. е. внутреннее расположение нашей воли к добру самому по себе , и истинность (или правоверие), т. е. внутреннее согласие нашего ума с истиною как такою . Ясно уже из этих определений, что свобода, или непринужденность, входит в самое существо того и другого духовного, или внутреннего, блага. Следовательно, всякое принудительное внешнее действие в этой области есть прежде всего обман . Так как цель: насильно, извне заставить человека иметь внутреннее, т. е. извнутри идущее, расположение к добру, или внутреннюю восприимчивость к истине, — не может ни в каком случае быть достигнута (будучи прямым логическим противоречием или бессмыслицей), а бесцельное насилие явно есть зло, то всякие принудительные меры в духовных делах ради предполагаемых интересов истины и добродетели суть не что иное, как употребление злых средств для ложной цели — злоупотребление по преимуществу.
Насилие в нашем мире бывает трех родов: 1) насилие зверское , которое совершают убийцы, разбойники, деторастлители; 2) насилие человеческое , необходимо допускаемое принудительною организацией общества для ограждения внешних благ жизни, и 3) насильственное вторжение внешней общественной организации в духовную сферу человека с лживой целью ограждения внутренних благ — род насилия, который всецело определяется злом и ложью, а потому по справедливости должен быть назван дьявольским .
VIII.
По существу права, служащего внешнему, или объективному, добру, интерес истины и добродетели всегда должен оставаться частным и безусловно свободным интересом. Отсюда кроме принципа и неограниченной веротерпимости вытекают еще и некоторые другие последствия.
В области уголовного (как и гражданского) права свобода одного лица ограничивается не частным, или субъективным, интересом другого лица, в отдельности взятым , а общим благом. Многие самомнительные и самолюбивые люди согласились бы лучше быть ограбленными или даже искалеченными, нежели подвергаться
тайному злословию, клевете и бессердечным осуждениям. А потому если бы право имело в виду ограждение частного интереса, как такого, то оно должно бы в этих случаях ограничивать свободу клеветников и ругателей еще более, нежели свободу грабителей и насильников. Но оно этого не делает, так как для безопасности общества словесные обиды не так важны и не показывают такой угрожающей степени злой воли, как злодеяния против телесной и имущественной неприкосновенности. Если бы даже было намерение, то не было бы возможности для закона принимать во внимание все формы и оттенки индивидуальной чувствительности к оскорблениям. Да это было бы и несправедливо, ибо никак нельзя доказать, что обидчик имел в виду причинить именно ту высокую степень страдания, которая оказалась на деле. Общее право может руководствоваться только определенными намерениями и объективными деяниями, допускающими общедоступную проверку. К тому же обиженный (в случаях, не подлежащих уголовной ответственности) может, если хочет, мстить обидчику теми же частными средствами — его свобода уважается здесь так же, как и свобода его противника; а если он нравственно выше его и не считает мщение для себя позволительным, то он все равно не обратился бы к внешнему закону, несмотря на свою чувствительность к обиде; и если он отказывается от личного мщения, то тем лучше для него, да и для общества, которому предоставляется свободно высказывать свое нравственное суждение. Для юридической оценки важна не злая воля сама по себе и не результат деяния сам по себе , который может быть и случайным, а только связь намерения с результатом или степень реализации злой воли в деянии, так как эта степень реализации и соответствующая степень опасности для общества подлежат объективному определению или представляют внешнее зло, защита от которого есть внешнее добро, допускающее правомерную принудительность.
Так как сущность права состоит в равновесии двух нравственных интересов: личной свободы и общего блага, то ясно, что этот последний интерес может только ограничивать первый, но ни в каком случае не упразднять его , ибо тогда, очевидно, равновесие было бы нарушено или исчезло бы чрез уничтожение одного
из его терминов. Поэтому меры против преступника никак не могут доходить до лишения его жизни или до отнятия у него свободы навсегда. Следовательно, законы, допускающие смертную казнь, бессрочную каторгу или бессрочное одиночное заключение, не могут быть оправданы с точки зрения юридической — они противоречат самому существу права. Притом утверждение, что общее благо требует в известных случаях окончательного упразднения данного лица, представляет и внутреннее логическое противоречие. Общее благо потому и есть общее , что оно в известном смысле содержит в себе благо всех отдельных лиц без исключения , — иначе оно было бы благом большинства. Из этого не следует, чтобы оно состояло из простой суммы частных интересов или заключало в себе сферу свободы каждого лица во всей ее беспредельности, — это было бы другое противоречие, так как эти сферы личной свободы могут отрицать друг друга и действительно отрицают. Но из понятия общего блага с логическою необходимостью следует, что, ограничивая именно как общее (общими пределами) частные интересы и стремления, оно никак не может упразднять хотя бы одного из носителей этих интересов и стремлений, отнимая у него жизнь и всякую возможность свободных действий; ибо это общее благо должно быть так или иначе благом и этого человека ; но, отнимая у него существование и всякую возможность свободных действий, следовательно, возможность какого бы то ни было блага, оно перестает быть благом для него, следовательно, само становится лишь частным интересом и потому теряет свое право ограничивать личную свободу. 159
И в этом пункте мы видим, что требования нравственности вполне совпадают с сущностью права. Вообще, право в своем элементе принуждения к минимальному добру хотя и различается от нравственности в собственном смысле, но и в этом своем принудительном характере, отвечая требованиям той же нравствен-
_____________________
159 После сказанного в главе пятнадцатой (об уголовном вопросе) должен ли я еще объяснять, что нравственное начало не только допускает, но в известных случаях и требует подвергать преступного человека временному лишению личной свободы ради его собственной пользы и безопасности общества. Нравственно-непозволительным наряду со смертною казнью должно быть признано лишь пожизненное, заранее навсегда постановленное отнятие свободы у человека.
ности, ни в каком случае не должно ей противоречить. Поэтому если какой-нибудь положительный закон идет вразрез с нравственным созданием добра, то мы можем быть заранее уверены, что он не отвечает и существенным требованиям права, и правовой интерес относительно таких законов может состоять никак не в их сохранении, а только в их правомерной отмене.
Так как внешняя, принудительная обязательность есть одно из существенных отличий правовой нормы от собственно нравственной, то право по существу своему требует для себя действительного обеспечения , то есть достаточной силы для реализации правовых норм.
Всякое личное существо в силу своего безусловного значения (в смысле нравственном) имеет неотъемлемое право на существование и на совершенствование. Но это нравственное право было бы пустым словом, если бы его действительное осуществление зависело всецело от внешних случайностей и чужого произвола. Действительное право есть то, которое заключает в себе условия для своего осуществления, т. е. ограждения себя от нарушений. Первое и основное условие для этого есть общежитие, ибо человек одинокий очевидно бессилен против стихий природы, против хищных зверей и звероподобных людей. Но, будучи необходимым ограждением личной свободы или естественных прав человека, общественность есть вместе с тем самым ограничение этих прав, но ограничение не случайное и произвольное, а внутренне-обязательное, вытекающее из существа дела. Пользуясь для ограждения своего существования и свободной деятельности организациею общественною, я и за нею должен признать право на действительное и для меня обязательное существование, то есть должен подчинить свою деятельность условиям, необходимым для того, чтобы общество существовало и развивалось. Здесь оба интереса совпадают, ибо если я желаю осуществлять свое право или обеспечивать себе область свободного действия, то, конечно, меру этого осуществления или объем этой свободной области я должен определить теми основными требованиями общественного блага, без удовлетворения которых не может быть никакого осуществления моих прав и никакого обес-
печения моей свободы. Подчинение человека обществу совершенно согласно с безусловным нравственным началом, которое не приносит в жертву частное общему, а соединяет их как внутренно солидарных: жертвуя обществу свою неограниченную, но необеспеченную и недействительную свободу, лицо приобретает действительное обеспечение своей определенной или разумной свободы — жертва настолько же выгодная, насколько выгодно получить живую собаку в обмен на мертвого льва.
Определенное в данных обстоятельствах места и времени ограничение личной свободы требованиями общего блага, или — что то же — определенное в данных условиях уравновешение, или постоянная совместность этих двух начал, есть право положительное или закон в тесном смысле.
Закон по существу своему есть общепризнанное и безличное (т. е. не зависящее от личных мнений и желаний) определение права, или понятие о должном (в данных условиях и в данном отношении) равновесии между частною свободою и благом целого, — определение, или общее понятие, осуществляемое через особые суждения в единичных случаях или делах.
Отсюда три непременные отличительные признака закона: 1) его публичность — постановление, не обнародованное во всеобщее сведение, не может иметь и всеобщей обязательности, т. е. не может быть положительным законом; 2) его конкретность — как нормы особых, определенных отношений в данной действительной среде, а не как выражения каких-нибудь отвлеченных истин и идеалов; 160 3) его реальная применимость , или удобоисполнимость в каждом единичном случае, ради чего с ним всегда связана «санкция», т. е. угроза принудительными и карательными мерами на случай неисполнения его требований или нарушения его запрещений. 161
__________________________
160 Хотя в некоторых законодательствах существуют (на бумаге) постановления, предписывающие воздерживаться вообще от пьянства, быть благочестивым, почитать родителей и т. п., но такие мнимые законы представляют собою лишь неубранный остаток от древнего состояния слитности или смешанности нравственных и юридических понятий.
161 Упомянутые в пред. прим. благочестивые желания законодателя не сопровождаются никакою санкцией, что достаточно показывает, что это законы мнимые.
Чтобы эта санкция не оставалась пустою угрозой, закон должен опираться на действительную силу, достаточную для приведения его в исполнение во всяком случае. Другими словами, право должно иметь в обществе действительных носителей или представителей, достаточно могущественных для того, чтобы издаваемые ими законы и произносимые суждения могли иметь силу принудительную. Такое реальное представительство права, или такая дееспособная законность, называется властью .
Требуя по необходимости от общественного целого того обеспечения моих естественных прав, которое не под силу мне самому, я по разуму и справедливости должен признать за этим общественным целым положительное право на те средства и способы действия, без которых оно не могло бы исполнить своей, для меня самого желательной и необходимой, задачи, а именно я должен предоставить этому общественному целому: 1) власть издавать обязательные для всех законы; 2) власть судить сообразно этим общим законам о частных делах и поступках и 3) власть принуждать всех и каждого к исполнению как этих судебных приговоров, так и всех прочих мер, необходимых для общей безопасности и преуспеяния.
Ясно, что эти три различные власти — законодательная, судебная и исполнительная — при всей необходимой раздельности (дифференциации) не могут быть разобщены (и тем менее должны вступать в противоборство между собою), так как они имеют одну и ту же цель: правомерное служение общему благу. Это их единство иметь свое реальное выражение в одинаковом их подчинении единой верховной власти, в которой сосредоточивается все положительное право общественного целого, как такого. Это единое начало полновластия непосредственно проявляется в первой власти — законодательной, вторая — судебная — уже обусловлена первою, так как суд не самозаконен, а действует согласно обязательному для него закону, а двумя первыми обусловлена третья, которая заведует принудительным исполнением законов и судебных решений. В силу этой внутренней связи, без единства верховной власти, так или иначе выраженного, невозможны были бы ни общеобязательные законы, ни правильные суды, ни действительное управление, т. е. самая цель правомерной организации данного общества не могла бы быть достигнута. Само собою понятно, что должная связь трех
властей нарушается не только их разобщением и враждебным противуположением, но также, с другой стороны, смешением их и извращением естественного между ними порядка, когда, например, вторая власть — судебная подчиняется не первой, а третьей, ставится в зависимость не от единого закона, а от различных органов власти исполнительной.
Общественное тело с определенною организацией, заключающее в себе полноту положительного права или единую верховную власть, называется государством . Во всяком организме необходимо различать организующее начало, систему органов или орудий организующего действия и совокупность организуемых элементов. Соответственно этому и в собирательном организме государства, конкретно взятого, различаются: 1) верховная власть, 2) различные ее органы или подчиненные власти и 3) субстрат государства, т. е. масса населения определенной территории, состоящая из лиц, семей и других более или менее широких частных союзов, подчиненных государственной власти. Только в государстве право находит все условия для своего действительного осуществления, и с этой стороны государство есть воплощенное право .
Не останавливаясь здесь на вопросе о действительном историческом источнике и высшем освящении государственной власти, 162 мы указали только на ее формальное основание как необходимое условие правомерной организации общества. В простейшем практическом выражении смысл государства состоит в том, что оно в своих пределах подчиняет насилие праву, произвол — законности, заменяя хаотическое и истребительное столкновение частных элементов природного человечества правильным порядком их существования, причем принуждение допускается лишь как средство крайней необходимости, заранее определенное, закономерное и оправданное, поскольку оно исходит от общей и беспристрастной власти. Но эта власть простирается только до пределов данной государственной территории. Над отдельными государствами нет общей власти, и потому столкновения между ними решаются окончательно только насильственным способом — войною . Что этот факт не соответствует безусловному нравственному началу,
________________________
162 См. выше, в главах десятой и пятнадцатой, и ниже, в гл. восемнадцатой и девятнадцатой.
как такому, — об этом не может быть спора. Относительное значение войны и действительный путь к ее упразднению — вот последние из тех коренных практических вопросов, которые собирательная жизнь исторического человечества ставит нравственному сознанию.
Страница сгенерирована за 0.21 секунд!
