Владислав Крапивин
Дети синего фламинго
Надо мной опять кружит тень.
Третий день подряд…
Да нет, не думайте, что это плохо! Это замечательно! Значит, Птица нашла меня. Значит, она выросла!
Но птенец не мог вырасти сам, его кто-то должен был выкормить. А никто, кроме нас двоих – меня и Малыша, не знал, где гнездо. Разве что Отшельник… Нет. Отшельник не стал бы заботиться о птенце. Ведь он старался “никому не делать ни зла, ни добра”.
Значит, Малыш жив!
Почему же он не вернулся с Птицей? Не знаю. Я пока ничего не знаю, но скоро узнаю все. Я уже решил. Только мне опять нужен кинжал. Такой же, как появился у меня в тот день, в августе…
Деревянный кинжал
В тот вечер мы играли в войну. Не в современную войну, где дым и грохот, а в рыцарей. У нас были деревянные мечи и щиты из фанеры. На щитах каждый рисовал какой-нибудь знак – свой рыцарский герб. У меня был олень. Такой же, как на моей майке. Просто я ничего не мог придумать и срисовал этого оленя с майки. И получилось здорово – будто у меня и правда свой герб: на щите и на одежде…
В нашей армии было пять человек, а у противников шесть. Поэтому договорились, что мы будем укрываться в засадах, а они нас искать: у тех, кто прячется, всегда есть преимущество.
По сигналу мы разбежались. Я сразу кинулся в “ущелье”. Это заросший лопухами проход между глухой стеной двухэтажного дома и высоким сараем. Я знал, что очень скоро противники побегут через “ущелье” в соседний сквер – искать нас в кустах желтой акации.
В проходе спрятаться было негде: лопухи мы порядком повытоптали. Но из-под крыши сарая торчала толстая жердь, я ее давно заприметил. Я закинул за спину щит, а меч сунул под резинку на шортах – так, что клинок вылез из штанины, и стал взбираться.
Бревна, из которых был сложен сарай, рассохлись от старости, в них чернели щели. Они помогали мне цепляться. Скользкие сандалии срывались, занозистый меч царапал ногу, но все же я добрался до жерди. Ухватился за нее и повис.
Мускулы у меня не очень-то сильные, подтягиваться я плохо умею. Но пальцы и кисти рук у меня крепкие – такой уж я уродился. Я долго-долго могу вертеть мечом во время боя, а если во что-нибудь вцеплюсь, могу висеть хоть целый день. Ну, не день, а, скажем, полчаса.
Значит, я повис и стал ждать рыцарей чужой армии.
Скоро они появились. Втроем. Пригибаясь, они шли гуськом и, конечно, вверх не взглянули. Когда предводитель оказался почти подо мной, я разжал пальцы.
Вот уж в самом деле – как снег на голову!
От моих сандалий до земли было метра три, но примятые лопухи смягчили толчок. Противники и опомниться не успели: трах, трах! – я нанес одному два удара. Трах, трах – другому!
Мы всегда играли честно, без лишних споров. Два удара получил – значит, убит. Оба рыцаря надулись, но отошли в сторону. Зато третий, еще не задетый моим мечом, поднял щит и бросился в атаку.
Его звали Толик. Он был из другого квартала и редко играл с нами. Лишь когда мы увлеклись рыцарскими боями, он стал приходить каждый день. Мне раньше казалось, что он слабенький, но сейчас я понял, какой это боец. Он был поменьше меня, но быстрый и такой смелый. К тому же он, видимо, рассердился и решил отомстить за двух своих соратников.
Ух, как по-боевому блестели его темные глаза над верхним краем щита! А на щите чернели скрещенные стрелы и пламенело оранжевое солнце.
Он крепко насел на меня, и я отступил к выходу из “ущелья”. Но тут со двора кинулся мне на помощь Степка Шувалов. Он не очень ловкий фехтовальщик, но зато большой и тяжелый, как настоящий рыцарь в доспехах. Вдвоем мы сразу оттеснили Толика в другой конец прохода, к овражку, что тянется вдоль огородов. Толик отступил на самый край и отбивался изо всех сил. Но что он мог сделать против нас двоих?
– Сдавайся, – сказал Степка.
Наш противник лишь глазами сверкнул из-за щита. И еще сильнее замахал мечом…
Наш овражек неглубокий, но к августу он доверху зарастает темной, злющей, как тысяча гадюк, крапивой, и падать в него – все равно что в кипяток. А Толик стоял уже на кромке. Он, видимо, сильно устал: даже дышал со всхлипом. И я… в общем, я сделал шаг в сторону и опустил меч.
Толик замер на миг. Потом прыгнул между мной и Степкой и отбежал на несколько шагов.
Степка обалдело уставился на меня:
– Ты чего?
– Ничего… Он же сорваться мог.
– Ну и что? Сдавался бы.
– Он не сдастся, – сказал я.
– Ну и летел бы тогда!
– Летел бы? Сам попробуй! Думаешь, приятно?
– Ну так чего ж… – немного растерянно проговорил Степка. – Это же война…
– Война должна быть честная.
Степка тяжело засопел. Он был не злой, только медленно соображал. И когда что-нибудь не понимал, начинал так вот сопеть. Наконец он пробубнил:
– Подумаешь… Он же в длинных штанах и в куртке. Ну и свалился бы…
– Вот балда! А руки? А лицо?
Я словно совсем близко увидел Толькино загорелое лицо с белыми волдырями от злых укусов. Меня даже передернуло. Я не выношу, если у кого-нибудь боль. Особенно вот такая… обидная. И главное, за что? За то, что он так смело сражался?
Я оглянулся на Толика. Он не убежал. Стоял с мечом наготове. Он не хотел уходить от боя!
Вдруг он опустил меч. И лицо у него изменилось: он что-то увидел в стороне от нас.
Я посмотрел в ту же сторону. По деревянному тротуарчику вдоль овражка медленно шли мужчина и женщина. Я их узнал.
И ясный вечер сразу сделался печальным и тревожным.
Это были родители мальчика, который утонул в начале нынешнего лета. Его звали Юлька. Юлька Гаранин. Ему тогда, как и мне, было одиннадцать лет. Я его не знал: он переехал откуда-то на нашу улицу в мае, а в начале июня отправился купаться на озеро и не вернулся.
На берегу нашли его велосипед и одежду. А самого не нашли. И наверно, уже не найдут: в нашем озере есть глухие бездонные омуты. Там вообще лучше не купаться в одиночку…
Говорят, отец и мать его после этого сразу сильно постарели. Не знаю, я их до Юлькиной гибели не встречал. Но когда увидел первый раз, они в самом деле показались очень пожилыми. И какими-то… сгорбленными, что ли…
Они всегда ходили вдвоем. Бывало, что идут мимо нас, потом остановятся в сторонке и молча смотрят, как мы играем. У нас пропадало сразу всякое веселье. Мы себя чувствовали так, будто виноваты перед ними. Потом они будто спохватывались и торопливо уходили. Но прежнее настроение возвращалось к нам не сразу.
Вот и сейчас мне расхотелось играть. Толику, видимо, тоже. И даже Степке.
Я подошел к Толику и сказал:
– Ничья. Ладно?
Он кивнул. Он думал о чем-то своем.
Я стал думать про маму и папу. Они сегодня днем уехали на целую неделю в Москву, к папиной сестре тете Вере. Ничего особенного, они и раньше уезжали, а я оставался с бабушкой. Но сейчас мне стало грустно и как-то неуютно. Я подумал, что уже поздно, надо ехать к бабушке, а то не доберусь к ней до темноты…
Кутняхова Н.А.,
Учитель литературы МБДОУ СОШ № 2 г. Зверево, кандидат пед. наук
Повесть-сказка В.П. Крапивина «Дети синего Фламинго»
Волшебная повесть-сказка В.П. Крапивина «Дети синего Фламинго» экранизирована в 2010 году режиссером Анарио Мамедовым, создавшим «Легенду острова Двид» - детский приключенческий фильм. Незадолго до премьеры автор дал негативную оценку фильму, отметив, что фильм излишне современен, сюжет низведен «до простенькой сказочки, лишенной всякого психологизма» и содержит ряд «несообразностей и нестыковок». Персонажи фильма агрессивны и легкомысленны, что, по мнению писателя, исказило основную идею повести: «преданность друзьям, любовь к родителям, верность родному дому помогают преодолеть суровые испытания».
В повести-сказке В.П. Крапивина нет полутонов, все цвета – яркие, насыщенные, чаще всего – монохромные. Доминируют три цвета: синий, желтый, серый и их редкие комбинации.
Все «синее» в сказке связано, в первую очередь, с красотой природы и души человека: синее (реже – голубое) небо острова Двид: «синева неба», «за сухими метелками вдруг заблестела синяя вода», «синело небо», «темно-синее небо», «синий круг утреннего неба», «холмы… становились вдали синими», «несколько дней я не мог привыкнуть к высоте, простору и громадной синеве», «ярко-синие», лучащиеся теплом и добротой, глаза Дуга. Магия синего цвета – в таинственном тумане, вдыхать который не могут взрослые, в цвете птиц, невидимых в солнечных лучах, в цвете скромных цветков, растущих на развалинах бастионов, в отряде мальчишек («синий десант»), способном сломать вековые традиции «равновесия порядка». Синий цвет часто появляется там, где окружающий мир – спокоен, безмятежен, где нет места лжи, предательству, беде.
В синий цвет вкладывает автор собственное понимание справедливости и искренности. Ответив на вопрос, в каких эпизодах, в описании каких героев сказки появляется глубокий синий цвет, подготовим юного читателя к ответу на важные вопросы:
Почему названа книга «Дети синего фламинго»?
О ком идет речь?
Почему именно синий цвет становится ключевым, самым важным?
Синий цвет, сочетающийся с желтым, показывает грань между двумя мирами: островом Двид и миром, родным Женьке Ушакову и Юльке Гаранину. Все то, что связано с границей между мирами – имеет половинчатую окраску: мяч, который попадается на Женькином пути в тот момент, когда пространство родного дома готово уступить место сказке Двида: «Я почти дошел до тропинки и вдруг увидел в траве желтый полумесяц. Не такой яркий, как луна, однако заметный. Кто-то забыл здесь большой мяч – наполовину синий, наполовину – желтый. Синий бок сливался с травой, а желтый светился, как серп какой-то полуосвещенной планеты. Она заблудилась в здешнем травяном космосе».
Роль желто-синего мяча – знака предостережения гораздо шире, если его рассматривать как мотив невольного взросления главного героя, как знак грядущих перемен:
…А солнце плещется в реке,
И горн, трубя, зовёт на бой,
И деревянный меч в руке -
Или гитара за спиной:
Вы на мечи сменили мячики,
Вы гордо выступили в бой
Такая же половинчатая, синяя с большим желтым лаковым клювом, птица – знак того, что границы миров – не стерты, что у героев есть надежда вернуться домой. Граница между мирами едва уловима: два часа пути разделяют остров и реальность мальчишек-рыцарей.
Сине-желтый – это цвет форменной одежды мальчишек острова: «через дорогу шагал припрыжку мальчик с большой сумкой. Веселый такой парнишка, немного веснушчатый… В синей курточке с широким белым воротником (как у матроски, но без полосок), в смешных желтых штанах до колен…», среди мальчишек в такой форме время от времени появляется «кошмарная книга про трех головорезов, даже про четырех…» (мушкетеры А. Дюма), просыпается желание «играть как вздумается» и верить в легенду о юном рыцаре – победителе Ящера. Возможно, именно такие нарушители спокойствия в составе Синего десанта и взорвут в яростной атаке «равновесие порядка».
Пограничные тона сине-желтого продолжает видеоряд «сине-серого», связанного с Ящером, чудовищем, созданным защищать, но приспособленным хитрым Правителем для устрашения своего народа: «синевато-серый стальной остров» вместил в себя основные цвета острова – синий (цвет неба, беспризорных мальчишек, Ученого) и серый (цвет неба в городе, цвет форменной одежды слуг ящера, прокурора, горожан, цвет военного мундира Правителя).
На острове много красок: белые тропинки, синее небо, темные и белые розы, желтые цветы-шарики вьюнков, зеленые склоны, высокие белые дома, арки «белые-белые и сияли среди зелени на синем небе», цветные колоннады, но серый и коричневый цвета – достояние города. Серость накапливается в «грязном белом», в комбинезонах «из дымчатого плюша» слуг Ящера, в скрипучих ступенях «грязно-розовой» колесницы справедливости, в серых лентах, которыми провинившегося школьника привязывают перед наказанием к колеснице, в коричневых до пят балахонах пронумерованных воспитателей: «вот такая страна. Остров Ящера…».
Ребенок острее чувствует и внешнюю, и внутреннюю несправедливость окружающего мира, он интуитивно противится взрослому, подчас жестокому или равнодушному, «равновесию порядка» острова. Мир, в котором нет радости, смеха, дружбы, любви, искренности, справедливости, необходимо менять, вступая «в бой с любой несправедливостью, подлостью и жестокостью, где бы их ни встретил» , противостоя тем, «кто велят» .
Противостоять неотвратимой силе колесницы (место для наказания провинившихся школьников) могут в повести только две вещи, абсолютно обычные в мире Женькиной реальности и наполненные живительной силой сказки в мире острова, - ключ, висящий на веревочке, на звук которого, если в него дунуть, прилетает Птица, и кинжал – выструганная дощечка, становящаяся не просто мощным оружием, но даже, в некотором смысле, артефактом, способным открыть ящичек с панелью управления спрутом.
Мотив оружия-оберега, сделанного руками друга, оружия, приобретающего в нужный момент необыкновенные способности, - традиционен для волшебных сказок, в которых герой выступает на стороне добра. «Мы всегда играли честно»,- говорит Женька, однако в стране, где он «маленький и слабый», свои законы. И ключ, и кинжал становятся волшебными вещами-помощниками главного героя, выручают его из беды. Женька бережет эти вещи, принесенные им «с той стороны»: «…взял из-под подушки свой ключ на шнурке (а то потеряется здесь) и деревянный кинжал – на счастье»). «Фламинго взмыли со страниц раскрытой книги и заполнили домик шелестом перьев и голосом Дороги. Мне было тогда лет девять, и я не поняла, что синие птицы что-то навсегда изменили в моей жизни. Зато я точно знала: если сказочный фламинго унесет меня туда, где борются со злом отважные мальчишки, я стану с ними локоть к локтю и не отступлю – папа сделал мне деревянную шпагу» (из отзыва читателя).
Мотив «оборотничества», «перевертыша» - один из заметных в сказке. И речь идет не только о чудесном превращении романтика Ктора Эхо, высокого, как прокурор или воспитатели, в низенького и рассудительного Тахомира Тихо, это и о превращении свободолюбивого мальчишки в Правителя-диктатора, и об Отшельнике, ищущего истину вне любви, сочувствия и милосердия. Это и о горожанах, которые, на самом деле, - островитяне, одинокие, отрезанные от всего мира. В их лица вглядывается Женька с верхней площадки грязно-розового эшафота, в лица тех, кого, поверив в «закон сказки» собирался освободить от гнета чудовища: «За стражниками стояли молчаливые горожане. У всех были неподвижные лица. Будто из пластилина! Они ничего не выражали, эти лица. Была кругом тысяча людей – и словно не было никого». В этот момент приходит понимание, что настоящее чудовище прячется не в синей воде озера, оно запустило свои щупальца гораздо глубже: «как мог я… оказаться здесь, в этой жуткой стране, на этом нелепом помосте, среди чудовищных, равнодушных людей».
Мотив «оборотничества» соприкасается в сказке с мотивом «тропинки, уходящей в лес». Тропинка, с которой свернул Женька в начале сказки, для того чтобы достать из кустов сине-желтый мяч, превращается постепенно в полузаросшие лесные тропинки, ведущие только в одно место – на городскую площадь, к месту публичной казни.
Мотив страха в сказке двупланов: страх наказания, страх физического уничтожения, спровоцированный существованием грозного Ящера, и страх стать свободным. Горожане–островитяне, живущие в замкнутом, ограниченном пространстве, лишены юности, лишены бесстрашия, свойственного молодости. Им понятен призыв - «детей необходимо держат в страхе», многие из них не только не помнят, но и не знают ощущения, когда «ничто не могло удержать, если надо было отстаивать справедливость».
Ящер (спрут) хранит баланс «равновесие порядка» общественной, а во многом даже личной жизни островитян, именно он, превратившийся из орудия спасения в оружие устрашения, является единственным гарантом существования многих безликих поколений. Страх и власть – две сосуществующие «уравновешенные» причины, заставляющие подчиняться, смиряться, убеждать себя и друг друга – что именно так и надо, что так – лучше. Если не поднимать глаза к небу, то оно, бесконечное, синее, ничем не потревожит повседневный мир серых будней:
Бессильный и неумелый
Опустит слабые руки
Не зная, где сердце спрута
И есть ли у спрута сердце.
Мотив противостояния, даже оппозиции детей и взрослых, частый мотив в творчестве В.П. Крапивина, в сказке вырастает до темы открытой борьбы с окружающей действительностью. Синий десант, дети синего фламинго – это мальчишки, спровоцировавшие, по сути, гражданскую войну в своей стране. «Все дети рождаются смелыми», а вокруг – либо равнодушные, спокойные взрослые, либо «серые плюшевые слуги», стреляющие в детей. Для Юльки Гаранина и Женьки Ушакова это «чужая» война, но потери для них также тяжелы, как и для их новых друзей – беспризорных мальчишек-островитян: «Я тогда впервые - подумал, что волосы у мертвых шевелятся так же, как у живых, будто не хотят согласиться со смертью и живут сами по себе…».
Петрович родился в Тюмени в 1938 году, в семье преподавателей. Он с ранних лет обнаружил у себя способность создавать занимательные истории и рассказывал их в кругу сверстников. Литературные сочинения будущий писатель начал создавать, когда учился в университете на факультете журналистики. Первым критиком и читателем этого автора была его мать.
В данной статье мы представим одно из произведений Крапивина Владислава Петровича, его краткое содержание. "Дети синего фламинго" - входящая в цикл "Летящие сказки" повесть, созданная автором в 1980 году. О ней мы и поговорим.
Основные произведения автора
Владислава Петровича появилась в 1962 году. Называлась она "Рейс "Ориона". Через два года, в 1964-м, этот автор стал одним из членов Союза писателей СССР.
Первые повести Крапивина Владислава Петровича появились еще в 60-х годах прошлого века. Главные герои их - рыцари и мечтатели, старшие братья, добрые, искренние, отзывчивые. В 70-80-е годы Крапивин раздвигает границы мира реальности, обратившись к сказке и фантастике. "Дети синего фламинго" - это повесть-сказка. Отметим основные ее особенности.
"Дети синего фламинго": о чем эта повесть
Произведение "Дети синего фламинго" представляет собой социальную трагедию, философскую притчу, антиутопию, книгу-гротеск... Это произведение по объему занимает примерно 130 страниц. Основной вопрос, поднимаемый в произведении, следующий: "Как можно победить страшного монстра, держащего в страхе всех жителей некоторого острова, являющегося при этом законом существования?" Страх - это первейшая основа всей нашей жизни. Мы рождаемся с ним, в страхе проходит все человеческое существование. Множество имен имеет он, от "глобального потепления" до "терроризма".
Страх в сердце человека
Чтобы овеществленный страх жил как можно дольше в сердце человека, следует как можно чаще вытаскивать какой-то символ на всеобщее обозрение, как чучело: вот опять смыло деревеньку в Микронезии, вот снова взорвала дом "алькаида"... Жителям следует постоянно бояться.
Как из людских сердец вычеркнуть Ящера? Книга эта о том, какими чудовищами оказываются некоторые из людей. А другим так просто и легко подчиниться, смотреть под ноги, а не к небу.
Хранит "равновесие порядка" спрут не только в общественной, но и в личной жизни островитян. Он является орудием устрашения. Мотив страха в этой сказке имеет два плана: это боязнь уничтожения физического, наказания, спровоцированного существованием ужасного Ящера, но в то же время это и опасение стать, наконец, свободными. Живущие в ограниченном, замкнутом пространстве островитяне лишены бесстрашия, свойственного молодости. Призыв им понятен: детей следует держать в вечном страхе.
Краткое содержание. "Дети синего фламинго": начало истории
Главный герой после игры со своими друзьями возвращается домой, к бабушке, так как родители его находятся в командировке. К нему по дороге подходит человек, который рассказывает об одном острове, невидимом, не нанесенном ни на какую карту мира. На нем якобы правит ужасный Ящер. Герой предлагает отправиться вместе с ним на остров, для того чтобы сразиться со злодеем и освободить местное население.
Женя Ушаков отправляется на остров
Продолжаем описывать краткое содержание. "Дети синего фламинго" - повесть, которая понравится практически всем читателям. Женя Ушаков (так звали мальчика) соглашается и плывет на остров с незнакомцем, которого звали Ктор Эхо. Выясняется, что Ящер - огромный робот, который выполнен в образе спрута. Убегает Женя, но его ловят, судят и вот-вот должны казнить.
Вдруг мальчика спасает одна синяя птица, которой он во время бегства от чудовища помог спасти своего птенца. Она уносит Женю в старую крепость, в которой прячутся несколько других детей. Оказывается, что на острове нет девушек и юношей, так как малыши сразу становятся взрослыми. Лишь в крепости живет один юноша по имени Дуг.
Женя встречает Юльку
Продолжаем описывать краткое содержание. "Дети синего фламинго" продолжают такие события. Солдаты обнаруживают убежище детей. Это слуги Ящера, которые хотят их захватить, но дети с помощью этой же птицы успевают улететь. Лишь Дуга убивают, а затем гибнет и спасшая их Синяя птица. Женька в крепости узнает среди других детей мальчика Юльку, которого знал в реальном мире. О нем все думали, что мальчик утонул. В рассказе "Дети синего фламинго" герои эти подружились. Им удалось после того, как мальчики сбежали из крепости, найти пульт, который управляет Ящером, и убить это чудовище.
Мальчики выясняют, кто такой Ктор Эхо
После этого они собираются убить также Тахомира Тихо, правителя острова. Выясняется, что Ктор Эхо и Тахомир - один и тот же человек, который предлагает мальчикам улететь отсюда на воздушном шаре. В последний момент Юлька передумал и заставил Женьку хитростью улететь. В нашем мире спустя определенное время его нашла еще одна Синяя птица, которая была птенцом погибшей.
Продолжается произведение, которое создал Крапивин. "Дети синего фламинго" дальше повествуют о таких событиях. С помощью этой птицы новый друг Женьки Толик вместе с главным героем возвращается на остров для того, чтобы сразиться с правителем и слугами Ящера. Им это удается, и они все вместе отправляются домой, где Юлька видит своих преждевременно постаревших от горя родителей.
На этом заканчиваются события произведения, которое создал Крапивин. "Дети синего фламинго" имеют оптимистичную концовку, и это не случайно. Как и в любой сказке, добро непременно побеждает зло. Автор считал также, что произведения должны учить сотрудничеству и дружбе взрослых и детей.
"Легенда острова Двид"
В 2010 году рассказ "Дети синего фламинго" был экранизирован. По нему сняли фильм под названием "Легенда острова Двид". Сам автор, однако, отозвался об этой картине скептически, раскритиковав в фильме ряд ключевых моментов.
Мы рассказали вам о повести "Дети синего фламинго". Содержание ее действительно очень интересно, поэтому рекомендуем каждому прочитать это произведение Владислава Петровича Крапивина.
Надо мной опять кружит тень.
Третий день подряд…
Да нет, не думайте, что это плохо! Это замечательно! Значит, Птица нашла меня. Значит, она выросла!
Но птенец не мог вырасти сам, его кто-то должен был выкормить. А никто, кроме нас двоих – меня и Малыша, не знал, где гнездо. Разве что Отшельник… Нет. Отшельник не стал бы заботиться о птенце. Ведь он старался “никому не делать ни зла, ни добра”.
Значит, Малыш жив!
Почему же он не вернулся с Птицей? Не знаю. Я пока ничего не знаю, но скоро узнаю все. Я уже решил. Только мне опять нужен кинжал. Такой же, как появился у меня в тот день, в августе…
Деревянный кинжал
В тот вечер мы играли в войну. Не в современную войну, где дым и грохот, а в рыцарей. У нас были деревянные мечи и щиты из фанеры. На щитах каждый рисовал какой-нибудь знак – свой рыцарский герб. У меня был олень. Такой же, как на моей майке. Просто я ничего не мог придумать и срисовал этого оленя с майки. И получилось здорово – будто у меня и правда свой герб: на щите и на одежде…
В нашей армии было пять человек, а у противников шесть. Поэтому договорились, что мы будем укрываться в засадах, а они нас искать: у тех, кто прячется, всегда есть преимущество.
По сигналу мы разбежались. Я сразу кинулся в “ущелье”. Это заросший лопухами проход между глухой стеной двухэтажного дома и высоким сараем. Я знал, что очень скоро противники побегут через “ущелье” в соседний сквер – искать нас в кустах желтой акации.
В проходе спрятаться было негде: лопухи мы порядком повытоптали. Но из-под крыши сарая торчала толстая жердь, я ее давно заприметил. Я закинул за спину щит, а меч сунул под резинку на шортах – так, что клинок вылез из штанины, и стал взбираться.
Бревна, из которых был сложен сарай, рассохлись от старости, в них чернели щели. Они помогали мне цепляться. Скользкие сандалии срывались, занозистый меч царапал ногу, но все же я добрался до жерди. Ухватился за нее и повис.
Мускулы у меня не очень-то сильные, подтягиваться я плохо умею. Но пальцы и кисти рук у меня крепкие – такой уж я уродился. Я долго-долго могу вертеть мечом во время боя, а если во что-нибудь вцеплюсь, могу висеть хоть целый день. Ну, не день, а, скажем, полчаса.
Значит, я повис и стал ждать рыцарей чужой армии.
Скоро они появились. Втроем. Пригибаясь, они шли гуськом и, конечно, вверх не взглянули. Когда предводитель оказался почти подо мной, я разжал пальцы.
Вот уж в самом деле – как снег на голову!
От моих сандалий до земли было метра три, но примятые лопухи смягчили толчок. Противники и опомниться не успели: трах, трах! – я нанес одному два удара. Трах, трах – другому!
Мы всегда играли честно, без лишних споров. Два удара получил – значит, убит. Оба рыцаря надулись, но отошли в сторону. Зато третий, еще не задетый моим мечом, поднял щит и бросился в атаку.
Его звали Толик. Он был из другого квартала и редко играл с нами. Лишь когда мы увлеклись рыцарскими боями, он стал приходить каждый день. Мне раньше казалось, что он слабенький, но сейчас я понял, какой это боец. Он был поменьше меня, но быстрый и такой смелый. К тому же он, видимо, рассердился и решил отомстить за двух своих соратников.
Ух, как по-боевому блестели его темные глаза над верхним краем щита! А на щите чернели скрещенные стрелы и пламенело оранжевое солнце.
Он крепко насел на меня, и я отступил к выходу из “ущелья”. Но тут со двора кинулся мне на помощь Степка Шувалов. Он не очень ловкий фехтовальщик, но зато большой и тяжелый, как настоящий рыцарь в доспехах. Вдвоем мы сразу оттеснили Толика в другой конец прохода, к овражку, что тянется вдоль огородов. Толик отступил на самый край и отбивался изо всех сил. Но что он мог сделать против нас двоих?
– Сдавайся, – сказал Степка.
Наш противник лишь глазами сверкнул из-за щита. И еще сильнее замахал мечом…
Наш овражек неглубокий, но к августу он доверху зарастает темной, злющей, как тысяча гадюк, крапивой, и падать в него – все равно что в кипяток. А Толик стоял уже на кромке. Он, видимо, сильно устал: даже дышал со всхлипом. И я… в общем, я сделал шаг в сторону и опустил меч.
Толик замер на миг. Потом прыгнул между мной и Степкой и отбежал на несколько шагов.
Степка обалдело уставился на меня:
– Ты чего?
– Ничего… Он же сорваться мог.
– Ну и что? Сдавался бы.
– Он не сдастся, – сказал я.
– Ну и летел бы тогда!
– Летел бы? Сам попробуй! Думаешь, приятно?
– Ну так чего ж… – немного растерянно проговорил Степка. – Это же война…
– Война должна быть честная.
Степка тяжело засопел. Он был не злой, только медленно соображал. И когда что-нибудь не понимал, начинал так вот сопеть. Наконец он пробубнил:
– Подумаешь… Он же в длинных штанах и в куртке. Ну и свалился бы…
– Вот балда! А руки? А лицо?
Я словно совсем близко увидел Толькино загорелое лицо с белыми волдырями от злых укусов. Меня даже передернуло. Я не выношу, если у кого-нибудь боль. Особенно вот такая… обидная. И главное, за что? За то, что он так смело сражался?
Я оглянулся на Толика. Он не убежал. Стоял с мечом наготове. Он не хотел уходить от боя!
Вдруг он опустил меч. И лицо у него изменилось: он что-то увидел в стороне от нас.
Я посмотрел в ту же сторону. По деревянному тротуарчику вдоль овражка медленно шли мужчина и женщина. Я их узнал.
И ясный вечер сразу сделался печальным и тревожным.
Это были родители мальчика, который утонул в начале нынешнего лета. Его звали Юлька. Юлька Гаранин. Ему тогда, как и мне, было одиннадцать лет. Я его не знал: он переехал откуда-то на нашу улицу в мае, а в начале июня отправился купаться на озеро и не вернулся.
На берегу нашли его велосипед и одежду. А самого не нашли. И наверно, уже не найдут: в нашем озере есть глухие бездонные омуты. Там вообще лучше не купаться в одиночку…
Говорят, отец и мать его после этого сразу сильно постарели. Не знаю, я их до Юлькиной гибели не встречал. Но когда увидел первый раз, они в самом деле показались очень пожилыми. И какими-то… сгорбленными, что ли…
Они всегда ходили вдвоем. Бывало, что идут мимо нас, потом остановятся в сторонке и молча смотрят, как мы играем. У нас пропадало сразу всякое веселье. Мы себя чувствовали так, будто виноваты перед ними. Потом они будто спохватывались и торопливо уходили. Но прежнее настроение возвращалось к нам не сразу.
Вот и сейчас мне расхотелось играть. Толику, видимо, тоже. И даже Степке.
Я подошел к Толику и сказал:
– Ничья. Ладно?
Он кивнул. Он думал о чем-то своем.
Я стал думать про маму и папу. Они сегодня днем уехали на целую неделю в Москву, к папиной сестре тете Вере. Ничего особенного, они и раньше уезжали, а я оставался с бабушкой. Но сейчас мне стало грустно и как-то неуютно. Я подумал, что уже поздно, надо ехать к бабушке, а то не доберусь к ней до темноты…
В это время вдалеке загремело пустое ведро – сигнал сбора обеих рыцарских армий.
– Степан! – окликнул я. – Скажи нашим, что я сегодня больше не играю. Мне пора.
Надо было бы забежать домой: оставить оружие и прихватить курточку. Но мне ужасно не хотелось заходить в пустую молчаливую квартиру. Я взял меч и щит под мышку и зашагал к автобусной остановке.
Я прошел уже два квартала, как вдруг услышал:
Меня догонял Толик. Он как-то неуверенно догонял. Словно боялся, что я не захочу подождать его. Я остановился. Даже ему навстречу шагнул. Он подошел, посмотрел на свои пропыленные кеды и сказал:
– А я вижу, ты в ту же сторону идешь… Нам по пути. Ты разве не домой?
Я был рад, что он догнал меня. И поскорее объяснил, что еду к бабушке в Рябиновку. Это такой поселок на берегу озера, в семи километрах от города.
Надо мной опять кружит тень.
Третий день подряд…
Да нет, не думайте, что это плохо! Это замечательно! Значит, Птица нашла меня. Значит, она выросла!
Но птенец не мог вырасти сам, его кто-то должен был выкормить. А никто, кроме нас двоих – меня и Малыша, не знал, где гнездо. Разве что Отшельник… Нет. Отшельник не стал бы заботиться о птенце. Ведь он старался “никому не делать ни зла, ни добра”.
Значит, Малыш жив!
Почему же он не вернулся с Птицей? Не знаю. Я пока ничего не знаю, но скоро узнаю все. Я уже решил. Только мне опять нужен кинжал. Такой же, как появился у меня в тот день, в августе…
Деревянный кинжал
В тот вечер мы играли в войну. Не в современную войну, где дым и грохот, а в рыцарей. У нас были деревянные мечи и щиты из фанеры. На щитах каждый рисовал какой-нибудь знак – свой рыцарский герб. У меня был олень. Такой же, как на моей майке. Просто я ничего не мог придумать и срисовал этого оленя с майки. И получилось здорово – будто у меня и правда свой герб: на щите и на одежде…
В нашей армии было пять человек, а у противников шесть. Поэтому договорились, что мы будем укрываться в засадах, а они нас искать: у тех, кто прячется, всегда есть преимущество.
По сигналу мы разбежались. Я сразу кинулся в “ущелье”. Это заросший лопухами проход между глухой стеной двухэтажного дома и высоким сараем. Я знал, что очень скоро противники побегут через “ущелье” в соседний сквер – искать нас в кустах желтой акации.
В проходе спрятаться было негде: лопухи мы порядком повытоптали. Но из-под крыши сарая торчала толстая жердь, я ее давно заприметил. Я закинул за спину щит, а меч сунул под резинку на шортах – так, что клинок вылез из штанины, и стал взбираться.
Бревна, из которых был сложен сарай, рассохлись от старости, в них чернели щели. Они помогали мне цепляться. Скользкие сандалии срывались, занозистый меч царапал ногу, но все же я добрался до жерди. Ухватился за нее и повис.
Мускулы у меня не очень-то сильные, подтягиваться я плохо умею. Но пальцы и кисти рук у меня крепкие – такой уж я уродился. Я долго-долго могу вертеть мечом во время боя, а если во что-нибудь вцеплюсь, могу висеть хоть целый день. Ну, не день, а, скажем, полчаса.
Значит, я повис и стал ждать рыцарей чужой армии.
Скоро они появились. Втроем. Пригибаясь, они шли гуськом и, конечно, вверх не взглянули. Когда предводитель оказался почти подо мной, я разжал пальцы.
Вот уж в самом деле – как снег на голову!
От моих сандалий до земли было метра три, но примятые лопухи смягчили толчок. Противники и опомниться не успели: трах, трах! – я нанес одному два удара. Трах, трах – другому!
Мы всегда играли честно, без лишних споров. Два удара получил – значит, убит. Оба рыцаря надулись, но отошли в сторону. Зато третий, еще не задетый моим мечом, поднял щит и бросился в атаку.
Его звали Толик. Он был из другого квартала и редко играл с нами. Лишь когда мы увлеклись рыцарскими боями, он стал приходить каждый день. Мне раньше казалось, что он слабенький, но сейчас я понял, какой это боец. Он был поменьше меня, но быстрый и такой смелый. К тому же он, видимо, рассердился и решил отомстить за двух своих соратников.
Ух, как по-боевому блестели его темные глаза над верхним краем щита! А на щите чернели скрещенные стрелы и пламенело оранжевое солнце.
Он крепко насел на меня, и я отступил к выходу из “ущелья”. Но тут со двора кинулся мне на помощь Степка Шувалов. Он не очень ловкий фехтовальщик, но зато большой и тяжелый, как настоящий рыцарь в доспехах. Вдвоем мы сразу оттеснили Толика в другой конец прохода, к овражку, что тянется вдоль огородов. Толик отступил на самый край и отбивался изо всех сил. Но что он мог сделать против нас двоих?
– Сдавайся, – сказал Степка.
Наш противник лишь глазами сверкнул из-за щита. И еще сильнее замахал мечом…
Наш овражек неглубокий, но к августу он доверху зарастает темной, злющей, как тысяча гадюк, крапивой, и падать в него – все равно что в кипяток. А Толик стоял уже на кромке. Он, видимо, сильно устал: даже дышал со всхлипом. И я… в общем, я сделал шаг в сторону и опустил меч.
Толик замер на миг. Потом прыгнул между мной и Степкой и отбежал на несколько шагов.
Степка обалдело уставился на меня:
– Ты чего?
– Ничего… Он же сорваться мог.
– Ну и что? Сдавался бы.
– Он не сдастся, – сказал я.
– Ну и летел бы тогда!
– Летел бы? Сам попробуй! Думаешь, приятно?
– Ну так чего ж… – немного растерянно проговорил Степка. – Это же война…
– Война должна быть честная.
Степка тяжело засопел. Он был не злой, только медленно соображал. И когда что-нибудь не понимал, начинал так вот сопеть. Наконец он пробубнил:
– Подумаешь… Он же в длинных штанах и в куртке. Ну и свалился бы…
– Вот балда! А руки? А лицо?
Я словно совсем близко увидел Толькино загорелое лицо с белыми волдырями от злых укусов. Меня даже передернуло. Я не выношу, если у кого-нибудь боль. Особенно вот такая… обидная. И главное, за что? За то, что он так смело сражался?
Я оглянулся на Толика. Он не убежал. Стоял с мечом наготове. Он не хотел уходить от боя!
Вдруг он опустил меч. И лицо у него изменилось: он что-то увидел в стороне от нас.
Я посмотрел в ту же сторону. По деревянному тротуарчику вдоль овражка медленно шли мужчина и женщина. Я их узнал.
И ясный вечер сразу сделался печальным и тревожным.
Это были родители мальчика, который утонул в начале нынешнего лета. Его звали Юлька. Юлька Гаранин. Ему тогда, как и мне, было одиннадцать лет. Я его не знал: он переехал откуда-то на нашу улицу в мае, а в начале июня отправился купаться на озеро и не вернулся.
