Повесть Александра Ивановича Куприна «Поединок» состоит из двадцати трех частей.

«Поединок» краткое содержание по главам

Глава 1

По всему плацу солдаты стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гимнастических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных станков. Все это были воображаемые посты, как, например, пост у порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного ящика.
Офицеры приложили руки к козырькам фуражек. — Прошу продолжать занятия, — сказал командир полка и подошел к ближайшему взводу. — Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам.
Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми. Колени вместе! — гаркнул вдруг Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей…

Глава 2

«Пойду на вокзал», — подумал Ромашов. Но тотчас же он поглядел на свои калоши и покраснел от колючего стыда. Это были тяжелые резиновые калоши в полторы четверти глубиной, облепленные доверху густой, как тесто, черной грязью. Такие калоши носили все офицеры в полку.
Надо отбывать срок командования ротой. Непременно, уж непременно в своем полку. Вот он приезжает сюда — изящный, снисходительно-небрежный, корректный и дерзко-вежливый, как те офицеры генерального штаба, которых он видел на прошлогодних больших маневрах и на съемках. От общества офицеров он сторонится.
» Бешено, с потрясающим криком ринулись солдаты вперед, вслед за Ромашовым. Все смешалось, заволоклось дымом, покатилось куда-то в пропасть. Неприятельские ряды дрогнули и отступают в беспорядке. А сзади их, далеко за холмами, уже блестят штыки свежей, обходной колонны.

Глава 3

За окном мягко гасли грустные и нежные зеленоватые апрельские сумерки. В сенях тихо возился денщик, осторожно гремя чем-то металлическим. «Вот странно, — говорил про себя Ромашов, — где-то я читал, что человек не может ни одной секунды не думать.
Гайнан был родом черемис, а по религии — идолопоклонник. Последнее обстоятельство почему-то очень льстило Ромашову. В полку между молодыми офицерами была распространена довольно наивная, мальчишеская, смехотворная игра: обучать денщиков разным диковинным, необыкновенным вещам.
Прощай, старина!.. Возьми из собрания мой ужин, и можешь его съесть. Он дружелюбно хлопнул по плечу черемиса, который в ответ молча улыбнулся ему широко, радостно и фамильярно.

Глава 4

» Улыбка внезапно сошла с лица Александры Петровны, лоб нахмурился. Опять быстро, с настойчивым выражением зашевелились губы, и вдруг опять улыбка — шаловливая и насмешливая. Вот покачала головой медленно и отрицательно. «Может быть, это про меня?» — робко подумал Ромашов.
Шурочка вдруг быстро, внимательно взглянула на подпоручика и так же быстро опустила глаза на вязанье. Но сейчас же опять подняла их и засмеялась. — Да вы ничего, Юрий Алексеич… вы посидите и оправьтесь немного. «Оправьсь!» — как у вас командуют.
Унзер — какое смешное слово… Унзер, унзер, унзер… — Что вы шепчете, Ромочка? — вдруг строго спросила Александра Петровна. — Не смейте бредить в моем присутствии. Он улыбнулся рассеянной улыбкой. —

Глава 5

5 Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту большую полосу туманного желтого света.
Думаю, можно… Ходит все по комнате. — Зегржт на секунду прислушался. — Вот и теперь ходит. Вы понимаете, я ему ясно говорил: во избежание недоразумений условимся, чтобы плата… — Извините, Адам Иванович, я сейчас, — прервал его Ромашов. — Если позволите, я зайду в другой раз.
Р.П.» Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеяло на Ромашова от этого безграмотного и бестолкового письма. И сам себе он показался с ног до головы запачканным тяжелой, несмываемой грязью, которую на него наложила эта связь с нелюбимой женщиной — связь, тянувшаяся почти полгода.

Глава 6

Таким образом, офицерам даже некогда было серьезно относиться к своим обязанностям. Обыкновенно весь внутренний механизм роты приводил в движение и регулировал фельдфебель; он же вел всю канцелярскую отчетность и держал ротного командира незаметно, но крепко, в своих жилистых, многоопытных руках.
Из окна направо была видна через ворота часть грязной, черной улицы, с чьим-то забором по ту сторону. Вдоль этого забора, бережно ступая ногами в сухие места, медленно проходили люди. «У них целый день еще впереди, — думал Ромашов, завистливо следя за ними глазами, — оттого они не торопятся.
Ромашову вдруг вспомнился один ненастный вечер поздней осени. Несколько офицеров, и вместе с ними Ромашов, сидели в собрании и пили водку, когда вбежал фельдфебель девятой роты Гуменюк и, запыхавшись, крикнул своему ротному командиру: — Ваше высокоблагородие, молодых пригнали!.. Да, именно пригнали.

Глава 7

7 В половине четвертого к Ромашову заехал полковой адъютант, поручик Федоровский. Это был высокий и, как выражались полковые дамы, представительный молодой человек с холодными глазами и с усами, продолженными до плеч густыми подусниками. Он держал себя преувеличенно-вежливо, но строго-официально с младшими офицерами, ни с кем не дружил и был высокого мнения о своем служебном положении.
Бесцветные светлые глаза глядели враждебно. На поклон подпоручика он коротко кивнул головой. Ромашов вдруг заметил у него в ухе серебряную серьгу в виде полумесяца с крестом и подумал: «А ведь я этой серьги раньше не видал». —
Денщик вздрогнул и, вскочив с кровати, вытянулся. На лице его отразились испуг и замешательство. — Алла? — спросил Ромашов дружелюбно. Безусый мальчишеский рот черемиса весь растянулся в длинную улыбку, от которой при огне свечи засверкали его великолепные белые зубы. — Алла, ваша благородия! —

Глава 8

Ромашов пришел в собрание в девять часов. Пять-шесть холостых офицеров уже сошлись на вечер, но дамы еще не съезжались. Между ними издавна существовало странное соревнование в знании хорошего тона, а этот тон считал позорным для дамы являться одной из первых на бал.
Поздоровавшись с тремя офицерами, Ромашов сел рядом с Лещенкой, который предупредительно отодвинулся в сторону, вздохнул и поглядел на молодого офицера грустными и преданными собачьими глазами. — Как здоровье Марьи Викторовны? — спросил Ромашов тем развязным и умышленно громким голосом, каким говорят с глухими и туго понимающими людьми и каким с Лещенкой в полку говорили все, даже прапорщики. —
Музыканты, вальс! — Простите, господин подполковник, мои обязанности призывают меня, — сказал Ромашов. — Эх, братец ты мой, — с сокрушением поник головой Лех. — И ты такой же перец, как и они все…

Глава 9

Здравствуйте, Юрий Алексеевич! Что же вы не подойдете поздороваться? — запела Раиса Александровна. Ромашов подошел. Она со злыми зрачками глаз, ставшими вдруг необыкновенно маленькими и острыми, крепко сжала его руку. — Я по вашей просьбе оставила вам третью кадриль. Надеюсь, вы не забыли?
Кавалье, ангаже во дам! [Кавалеры, приглашайте дам! (фр.)] Ромашов с Раисой Александровной стали недалеко от музыкантского окна, имея vis-a-vis [напротив (фр.)] Михина и жену Лещенки, которая едва достигала до плеча своего кавалера.
Раиса с треском сложила веер. — О, подлец-мерзавец! — прошептала она трагически и быстро пошла через залу в уборную. Все было кончено, но Ромашов не чувствовал ожидаемого удовлетворения, и с души его не спала внезапно, как он раньше представлял себе, грязная и грубая тяжесть.

Глава 10

10 Было золотое, но холодное, настоящее весеннее утро. Цвела черемуха. Ромашов, до сих пор не приучившийся справляться со своим молодым сном, по обыкновению опоздал на утренние занятия и с неприятным чувством стыда и тревоги подходил к плацу, на котором училась его рота.
«Эх, все равно уж! — думал с отчаянием Ромашов, подходя к роте. — И здесь плохо, и там плохо, — одно к одному. Пропала моя жизнь!» Ротный командир, поручик Веткин, Лбов и фельдфебель стояли посредине плаца и все вместе обернулись на подходившего Ромашова. Солдаты тоже повернули к нему головы.
Прошу господ офицеров идти в ротную школу, — закончил он сердито. Он резко повернулся к офицерам спиной. — Охота вам было ввязываться? — примирительно заговорил Веткин, идя рядом с Ромашовым. — Сами видите, что эта слива не из сладких. Вы еще не знаете его, как я знаю. Он вам таких вещей наговорит, что не будете знать, куда деваться. А возразите, — он вас под арест законопатит. —

Глава 11

11 В ротной школе занимались «словесностью». В тесной комнате, на скамейках, составленных четырехугольником, сидели лицами внутрь солдаты третьего взвода. В середине этого четырехугольника ходил взад и вперед ефрейтор Сероштан. Рядом, в таком же четырехугольнике, так же ходил взад и вперед другой унтер-офицер полуроты — Шаповаленко. —
Бондаренко! — выкрикнул зычным голосом Сероштан. Бондаренко, ударившись обеими ногами об пол, вскочил прямо и быстро, как деревянная кукла с заводом. — Если ты, примерно, Бондаренко, стоишь у строю с ружом, а к тебе подходит начальство и спрашивает: «Что у тебя в руках, Бондаренко?» Что ты должен отвечать? —
По крайности не даром хлеб ели. Так-то, господин филозоф. Пойдем после ученья со мной в собрание? — Что ж, пойдемте, — равнодушно согласился Ромашов. — Собственно говоря, это свинство так ежедневно проводить время. А вы правду говорите, что если так думать, то уж лучше совсем не служить. Разговаривая, они ходили взад и вперед по плацу и остановились около четвертого взвода.
Рота, ша-ай… на краул! — Рраз! — гаркнули солдаты и коротко взбросили ружья кверху. Слива медленно обошел строй, делая отрывистые замечания: «доверни приклад», «выше штык», «приклад на себя». Потом он опять вернулся перед роту и скомандовал: — Дела-ай… два! —

Глава 12

Ромашов судорожно и крепко потер руками лицо и даже крякнул от волнения. — Гайнан, — сказал он шепотом, боязливо косясь на дверь. — Гайнан, ты поди скажи ему, что подпоручик вечером непременно дадут ему на чай.
У корыта лежала боком на земле громадная розовая йоркширская свинья. Полковник Брем, одетый в кожаную шведскую куртку, стоял у окна, спиною к двери, и не заметил, как вошел Ромашов. Он возился около стеклянного аквариума, запустив в него руку по локоть.
Ромашов обернулся. — Зверинец смотрели? — лукаво спросил Веткин, указывая через плечо большим пальцем на дом Рафальского. Ромашов кивнул головой и сказал с убеждением: — Брем у нас славный человек. Такой милый! — Что и говорить! — согласился Веткин. —

Глава 13

13 Подъезжая около пяти часов к дому, который занимали Николаевы, Ромашов с удивлением почувствовал, что его утренняя радостная уверенность в успехе нынешнего дня сменилась в нем каким-то странным, беспричинным беспокойством.
Шурочка стояла в черной раме раскрытой двери. На ней было белое гладкое платье с красными цветами за поясом, с правого бока; те же цветы ярко и тепло краснели в ее волосах. Странно: Ромашов знал безошибочно, что это — она, и все-таки точно не узнавал ее. Чувствовалось в ней что-то новое, праздничное и сияющее.
Лещенко поглядел на подпоручика собачьими, преданными, добрыми глазами и со вздохом полез в экипаж. Наконец все расселись. Где-то впереди Олизар, паясничая и вертясь на своем старом, ленивом мерине, запел из оперетки: Сядем в почтовую карету скорей, Сядем в почтовую карету поскоре-е-е-ей. —

Глава 14

Андрусевич, сидевший рядом с Осадчим, в комическом ужасе упал навзничь, притворяясь оглушенным. Остальные дружно закричали. Мужчины пошли к Шурочке чокаться. Ромашов нарочно остался последним, и она заметила это. Обернувшись к нему, она, молча и страстно улыбаясь, протянула свой стакан с белым вином.
Из-за деревьев было видно пламя костра. Корявые стволы, загораживавшие огонь, казались отлитыми из черного металла, и на их боках мерцал красный изменчивый свет. — Ну, а если я возьму себя в руки? — спросил Ромашов. — Если я достигну того же, чего хочет твой муж, или еще большего?
Ромашов опять сидел в экипаже против барышень Михиных и всю дорогу молчал. В памяти его стояли черные спокойные деревья, и темная гора, и кровавая полоса зари над ее вершиной, и белая фигура женщины, лежавшей в темной пахучей траве. Но все-таки сквозь искреннюю, глубокую и острую грусть он время от времени думал про самого себя патетически: «Его красивое лицо было подернуто облаком скорби».

Глава 15

Готовились к майскому смотру и не знали ни пощады, на устали. Ротные командиры морили свои роты по два и по три лишних часа на плацу. Во время учений со всех сторон, изо всех рот и взводов слышались беспрерывно звуки пощечин.
«Глаза дам сверкали восторгом». Раз, два, левой!.. «Впереди полуроты грациозной походкой шел красивый молодой подпоручик». Левой, правой!.. «Полковник Шульгович, ваш Ромашов одна прелесть, — сказал корпусный командир, — я бы хотел иметь его своим адъютантом».
Веткин отошел в сторону. «Вот возьму сейчас подойду и ударю Сливу по щеке, — мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отчаянная мысль. — Или подойду к корпусному и скажу: «Стыдно тебе, старому человеку, играть в солдатики и мучить людей. Отпусти их отдохнуть. Из-за тебя две недели били солдат».

Глава 16

16 Из лагеря в город вела только одна дорога — через полотно железной дороги, которое в этом месте проходило в крутой и глубокой выемке. Ромашов по узкой, плотно утоптанной, почти отвесной тропинке быстро сбежал вниз и стал с трудом взбираться по другому откосу. Еще с середины подъема он заметил, что кто-то стоит наверху в кителе и в шинеле внакидку.
Низко склоненная голова Хлебникова вдруг упала на колени Ромашову. И солдат, цепко обвив руками ноги офицера, прижавшись к ним лицом, затрясся всем телом, задыхаясь и корчась от подавляемых рыданий. —
Хлебников схватил руку офицера, и Ромашов почувствовал на ней вместе с теплыми каплями слез холодное и липкое прикосновение чужих губ. Но он не отнимал своей руки и говорил простые, трогательные, успокоительные слова, какие говорит взрослый обиженному ребенку. Потом он сам отвел Хлебникова в лагерь.

Глава 17

С удивлением, с тоской и ужасом начинал Ромашов понимать, что судьба ежедневно и тесно сталкивает его с сотнями этих серых Хлебниковых, из которых каждый болеет своим горем и радуется своим радостям, но что все они обезличены и придавлены собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием.
Ромашов кое-что сделал для Хлебникова, чтобы доставить ему маленький заработок. В роте заметили это необычайное покровительство офицера солдату. Часто Ромашов, замечал, что в его присутствии унтер-офицеры обращались к Хлебникову с преувеличенной насмешливой вежливостью и говорили с ним нарочно слащавыми голосами. Кажется, об этом знал и капитан Слива.
Часто, увидав издали женщину, которая фигурой, походкой, шляпкой напоминала ему Шурочку, он бежал за ней со стесненным сердцем, с прерывающимся дыханием, чувствуя, как у него руки от волнения делаются холодными и влажными. И каждый раз, заметив свою ошибку, он ощущал в душе скуку, одиночество и какую-то мертвую пустоту.

Глава 18

Ромашову было противно опухшее лицо Веткина с остекленевшими глазами, был гадок запах, шедший из его рта, прикосновение его мокрых губ и усов. Но он был всегда в этих случаях беззащитен и теперь только деланно и вяло улыбался. — Постой, зачем я к тебе пришел?.. — кричал Веткин, икая и пошатываясь. — Что-то было важное…
Женщины истерически визжали. Мужчины отталкивали друг друга. Ромашова стремительно увлекли к дверям, и кто-то, протесняясь мимо него, больно, до крови, черкнул его концом погона или пуговицей по щеке. И тотчас же на дворе закричали, перебивая друг друга, взволнованные, торопливые голоса.
Ромашов быстро замигал веками и глубоко вздохнул, точно после обморока. Сердце его забилось быстро и беспорядочно, как во время испуга, а голова опять сделалась тяжелой и теплой. — Пусти! — еще раз крикнул Бек-Агамалов с ненавистью и рванул руку.

Глава 19

Собрание, несмотря на поздний час, было ярко освещено и полно народом. В карточной, в столовой, в буфете и в бильярдной беспомощно толклись ошалевшие от вина, от табаку и от азартной игры люди в расстегнутых кителях, с неподвижными кислыми глазами и вялыми движениями. Ромашов, здороваясь с некоторыми офицерами, вдруг заметил среди них, к своему удивлению, Николаева.
От табачного дыма резало в глазах. Клеенка на столе была липкая, и Ромашов вспомнил, что он не мыл сегодня вечером рук. Он пошел через двор в комнату, которая называлась «офицерскими номерами», — там всегда стоял умывальник. Это была пустая холодная каморка в одно окно.
Обо всем будет мною утром подан рапорт командиру полка. И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой собственный ужас, свою рабскую, виноватую тоску, — ужас и тоску маленьких, злых и грязных животных, темный разум которых вдруг осветился ярким человеческим сознанием.

Глава 20

Форма одежды обыкновенная. Председатель суда подполковник Мигунов». Ромашов не мог удержаться от невольной грустной улыбки: эта «форма одежды обыкновенная» — мундир с погонами и цветным кушаком — надевается именно в самых необыкновенных случаях: «на суде, при публичных выговорах и во время всяких неприятных явок по начальству.
Ромашов ярко и мучительно вспомнил вчерашнюю драку и, весь сгорбившись, сморщив лицо, чувствуя себя расплюснутым невыносимой тяжестью этих позорных воспоминаний, спрятался за газету и даже плотно зажмурил глаза. Он слышал, как Николаев спросил в буфете рюмку коньяку и как он прощался с кем-то. Потом почувствовал мимо себя шаги Николаева.
Потирая, точно при умывании, свои желтые костлявые руки с длинными мертвыми пальцами и синими ногтями, он сказал усиленно-вежливо, почти ласково, тонким и вкрадчивым голосом: — Ну да, все это, конечно, так и делает честь вашим прекрасным чувствам. Но скажите нам, подпоручик Ромашов… вы до этой злополучной и прискорбной истории не бывали в доме поручика Николаева?

Глава 21

21 Назанский был, по обыкновению, дома. Он только что проснулся от тяжелого хмельного сна и теперь лежал на кровати в одном нижнем белье, заложив рука под голову. В его глазах была равнодушная, усталая муть. Его лицо совсем не изменило своего сонного выражения, когда Ромашов, наклоняясь над ним, говорил неуверенно и тревожно: — Здравствуйте, Василий Нилыч, не помешал я вам? —
Ромашов бросил весла вдоль бортов. Лодка едва подвигалась по воде, и это было заметно лишь по тому, как тихо плыли в обратную сторону зеленые берега. — Да, ничего не будет, — повторил Ромашов задумчиво. — А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь! — воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. —
Вода в сторону зари была розовая, гладкая и веселая, но позади лодки она уже сгустилась, посинела и наморщилась. Ромашов сказал внезапно, отвечая на свои мысли: — Вы правы. Я уйду в запас. Не знаю сам, как это сделаю, но об этом я и раньше думал.

Глава 22

Можно говорить громко. До все-таки оба они продолжали говорить шепотом, и в этих тихих, отрывистых словах, среди тяжелого, густого мрака, было много боязливого, смущенного и тайно крадущегося. Они сидели, почти касаясь друг друга.
Ромашов сидел, низко склонившись головой на ладонь. Он вдруг почувствовал, что Шурочка тихо и медленно провела рукой по его волосам. Он спросил с горестным недоумением: — Что же я могу сделать? Она обняла его за шею и нежно привлекла его голову к себе на грудь. Она была без корсета. Ромашов почувствовал щекой податливую упругость ее тела и слышал его теплый, пряный, сладострастный запах.
На секунду среди белого пятна подушки Ромашов со сказочной отчетливостью увидел близко-близко около себя глаза Шурочки, сиявшие безумным счастьем, и жадно прижался к ее губам… — Можно мне проводить тебя? — спросил он, выйдя с Шурочкой из дверей на двор. —

Глава 23

Противники встретились без пяти минут в 6 часов утра, в роще, именуемой «Дубечная», расположенной в 3 1/2 верстах от города. Продолжительность поединка, включая сюда и время, употребленное на сигналы, была 1 мин.
Места, занятые дуэлянтами, были установлены жребием. По команде «вперед» оба противника пошли друг другу навстречу, причем выстрелом, произведенным поручиком Николаевым, подпоручик Ромашов ранен был в правую верхнюю часть живота. Для выстрела поручик Николаев остановился, точно так же, как и оставался стоять, ожидая ответного выстрела.

Александр Иванович Куприн

«Поединок»

Вернувшись с плаца, подпоручик Ромашов подумал: «Сегодня не пойду: нельзя каждый день надоедать людям». Ежедневно он проси­живал у Николаевых до полуночи, но вечером следующего дня вновь шёл в этот уютный дом.

«Тебе от барыни письма пришла», — доложил Гайнан, черемис, искренне привязанный к Ромашову. Письмо было от Раисы Алек­сандровны Петерсон, с которой они грязно и скучно (и уже довольно давно) обманывали её мужа. Приторный запах её духов и пошло-иг­ривый тон письма вызвал нестерпимое отвращение. Через полчаса, стесняясь и досадуя на себя, он постучал к Николаевым. Владимир Ефимыч был занят. Вот уже два года подряд он проваливал экзамены в академию, и Александра Петровна, Шурочка, делала все, чтобы пос­ледний шанс (поступать дозволялось только до трёх раз) не был упу­щен. Помогая мужу готовиться, Шурочка усвоила уже всю программу (не давалась только баллистика), Володя же продвигался очень мед­ленно.

С Ромочкой (так она звала Ромашова) Шурочка принялась обсуж­дать газетную статью о недавно разрешённых в армии поединках. Она видит в них суровую для российских условий необходимость. Иначе не выведутся в офицерской среде шулера вроде Арчаковского или пьяницы вроде Назанского. Ромашов не был согласен зачислять в эту компанию Назанского, говорившего о том, что способность лю­бить даётся, как и талант, не каждому. Когда-то этого человека отвер­гла Шурочка, и муж её ненавидел поручика.

На этот раз Ромашов пробыл подле Шурочки, пока не заговорили, что пора спать.

На ближайшем же полковом балу Ромашов набрался храбрости сказать любовнице, что все кончено. Петерсониха поклялась ото­мстить. И вскоре Николаев стал получать анонимки с намёками на особые отношения подпоручика с его женой. Впрочем, недоброжела­телей хватало и помимо неё. Ромашов не позволял драться унтерам и решительно возражал «дантистам» из числа офицеров, а капитану Сливе пообещал, что подаст на него рапорт, если тот позволит бить солдат.

Недовольно было Ромашовым и начальство. Кроме того, станови­лось все хуже с деньгами, и уже буфетчик не отпускал в долг даже си­гарет. На душе было скверно из-за ощущения скуки, бессмыс­ленности службы и одиночества.

В конце апреля Ромашов получил записку от Александры Петров­ны. Она напоминала об их общем дне именин (царица Александра и её верный рыцарь Георгий). Заняв денег у подполковника Рафальского, Ромашов купил духи и в пять часов был уже у Николаевых. Пик­ник получился шумный. Ромашов сидел рядом с Шурочкой, почти не слушал разглагольствования Осадчего, тосты и плоские шутки офице­ров, испытывая странное состояние, похожее на сон. Его рука иногда касалась Шурочкиной руки, но ни он, ни она не глядели друг на друга. Николаев, похоже, был недоволен. После застолья Ромашов по­брёл в рощу. Сзади послышались шаги. Это шла Шурочка. Они сели на траву. «Я в вас влюблена сегодня», — призналась она. Ромочка привиделся ей во сне, и ей ужасно захотелось видеть его. Он стал це­ловать её платье: «Саша… Я люблю вас…» Она призналась, что её вол­нует его близость, но зачем он такой жалкий. У них общие мысли, желания, но она должна отказаться от него. Шурочка встала: пойдём­те, нас хватятся. По дороге она вдруг попросила его не бывать больше у них: мужа осаждают анонимками.

В середине мая состоялся смотр. Корпусный командир объехал выстроенные на плацу роты, посмотрел, как они маршируют, как вы­полняют ружейные приёмы и перестраиваются для отражения не­ожиданных кавалерийских атак, — и остался недоволен. Только пятая рота капитана Стельковского, где не мучили шагистикой и не крали из общего котла, заслужила похвалу.

Самое ужасное произошло во время церемониального марша. Ещё в начале смотра Ромашова будто подхватила какая-то радостная волна, он словно бы ощутил себя частицей некой грозной силы. И те­перь, идя впереди своей полуроты, он чувствовал себя предметом об­щего восхищения. Крики сзади заставили его обернуться и поблед­неть. Строй смешался — и именно из-за того, что он, подпоручик Ромашов, вознесясь в мечтах к поднебесью, все это время смещался от центра рядов к правому флангу. Вместо восторга на его долю при­шёлся публичный позор. К этому прибавилось объяснение с Николае­вым, потребовавшим сделать все, чтобы прекратить поток анонимок, и ещё — не бывать у них в доме.

Перебирая в памяти случившееся, Ромашов незаметно дошагал до железнодорожного полотна и в темноте разглядел солдата Хлебнико­ва, предмет издевательств и насмешек в роте. «Ты хотел убить себя?» — спросил он Хлебникова, и солдат, захлёбываясь рыданиями, рассказал, что его бьют, смеются, взводный вымогает деньги, а где их взять. И учение ему не под силу: с детства мается грыжей.

Ромашову вдруг своё горе показалось таким пустячным, что он обнял Хлебникова и заговорил о необходимости терпеть. С этой поры он понял: безликие роты и полки состоят из таких вот болеющих своим горем и имеющих свою судьбу Хлебниковых.

Вынужденное отдаление от офицерского общества позволило со­средоточиться на своих мыслях и найти радость в самом процессе рождения мысли. Ромашов все яснее видел, что существует только три достойных призвания: наука, искусство и свободный физический труд.

В конце мая в роте Осадчего повесился солдат. После этого проис­шествия началось беспробудное пьянство. Сначала пили в собрании, потом двинулись к Шлейферше. Здесь-то и вспыхнул скандал. Бек-Агамалов бросился с шашкой на присутствующих («Все вон отсю­да!»), а затем гнев его обратился на одну из барышень, обозвавшую его дураком. Ромашов перехватил кисть его руки: «Бек, ты не уда­ришь женщину, тебе всю жизнь будет стыдно».

Гульба в полку продолжалась. В собрании Ромашов застал Осадчего и Николаева. Последний сделал вид, что не заметил его. Вокруг пели. Когда наконец воцарилась тишина, Осадчий вдруг затянул панихиду по самоубийце, перемежая её грязными ругательствами. Ромашова охватило бешенство: «Не позволю! Молчите!» В ответ почему-то уже Николаев с исковерканным злобой лицом кричал ему: «Сами позори­те полк! Вы и разные Назанские!» «А при чем же здесь Назанский?

Или у вас есть причины быть им недовольным?» Николаев замахнул­ся, но Ромашов успел выплеснуть ему в лицо остатки пива.

Накануне заседания офицерского суда чести Николаев попросил противника не упоминать имени его жены и анонимных писем. Как и следовало ожидать, суд определил, что ссора не может быть оконче­на примирением.

Ромашов провёл большую часть дня перед поединком у Назанского, который убеждал его не стреляться. Жизнь — явление удивитель­ное и неповторимое. Неужели он так привержен военному сословию, неужели верит в высший будто бы смысл армейского порядка так, что готов поставить на карту само своё существование?

Вечером у себя дома Ромашов застал Шурочку. Она стала гово­рить, что потратила годы, чтобы устроить карьеру мужа. Если Ромочка откажется ради любви к ней от поединка, то все равно в этом будет что-то сомнительное и Володю почти наверное не допустят до экзамена. Они непременно должны стреляться, но ни один из них не должен быть ранен. Муж знает и согласен. Прощаясь, она закинула руки ему за шею: «Мы не увидимся больше. Так не будем ничего бо­яться… Один раз… возьмём наше счастье…» — и прильнула горячими губами к его рту.

В официальном рапорте полковому командиру штабс-капитан Диц сообщал подробности дуэли между поручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым. Когда по команде противники пошли друг другу навстречу, поручик Николаев произведённым выстрелом ранил подпоручика в правую верхнюю часть живота, и тот через семь минут скончался от внутреннего кровоизлияния. К рапорту прилага­лись показания младшего врача г. Знойко.

Подпоручик Ромашов решил к Николаевым сегодня не идти. Денщик принес письма «от барыни». С Раисой Петерсон они давно грязно и скучно обманывают её мужа. Пошлый тон письма, приторный запах духов вызывали отвращение. И Ромашов пошел к Николаевым. Владимир готовился к экзаменам в академию, и Шурочка ему помогала. Она уже усвоила всю программу, а муж не справлялся.

Они обсудили новость о разрешении в армии поединков. Шурочка видит необходимость в них, иначе будут шулера и пьяницы.

На полковом балу Ромашов сказал любовнице, что роман окончен. Раиса поклялась отомстить. Николаеву стали приходить анонимки с намёками на Ромашова и Шурочку. Врагов хватало: поручик запрещал драться унтерам и осуждал зуботычины офицеров. Он грозил капитану Сливе рапортом, если тот позволит бить солдат.

Начальство недовольно Ромашовым, все хуже с деньгами. Скверно от одиночества, скуки, бессмысленности службы.

В день общих именин Ромашов, заняв денег, купил духи, и пришел к Николаевым. Пикник был шумный. Ромашов с Шурочкой сидел рядом. Его рука касалась Шурочкиной руки. Потом Ромашов побрёл в рощу. За ним шла Шурочка. Попросила не приходить больше: мужу пишут анонимки. У них желания общие, но она обязана отказаться.

Во время смотра на марше произошло ужасное: идя впереди своей полуроты и испытывая радость, Ромашов сбил строй. На смену восторгу пришёл публичный позор. Прибавилось еще и объяснение с Николаевым: он требовал пресечь поток анонимок, не бывать у них.

Ромашов, задумавшись, дошел до железной дороги, разглядел солдата Хлебникова. Рыдая, тот говорил, как смеются над ним, бьют, как взводный требует денег, как ему с грыжей трудны учения. Своё горе показалось Ромашову пустячным.

Однажды в собрании Ромашов застал Осадчего и Николаева. Осадчий затянул панихиду, перемежая ее ругательствами. Ромашова в бешенстве кричал: молчать! Николаев замахнулся, Ромашов выплеснул пиво ему в лицо.

Офицерский суд чести постановил: поединок необходим.

Вечером пришла Шурочка. Говорила о потраченных на карьеру мужа годах. Если Ромашов откажется от поединка - пятно будет и на чести мужа. Его не примут в академию. Она якобы говорила с мужем – никто не должен быть даже ранен. Она вдруг припала к нему: один раз возьмём наше счастье…

Официальный рапорт о поединке гласил: Николаев ранил Ромашова в живот, через семь минут тот скончался. Прилагались и показания младшего врача.

Сочинения

Автор и его герои в повести А. И. Куприна "Поединок" Идейно-художественное своеобразие повести А. Куприна «Поединок» Испытание любовью (по повести А. И. Куприна «Поединок») КРИТИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ АРМЕЙСКОГО ОБЩЕСТВА В ПОВЕСТИ А. И. КУПРИНА «ПОЕДИНОК» Мир человеческих чувств в прозе начала xx века Нравственные и социальные проблемы в повести А. Куприна «Поединок». Нравственные и социальные проблемы повести Куприна «Поединок» Нравственные искания героев Куприна на примере героев повести «Поединок» Повесть А.И. Куприна «Поединок» как протест против обезличивания и душевной пустоты Поединок в «Поединке» (по одноименной повести А.И.Куприна) Поединок насилия и гуманизма Развенчание романтики военной службы (по повести «Поединок») Россия в произведениях А. И. Куприна (по повести «Поединок») Сила и слабость натуры подпоручика Ромашова (по повести А. И. Куприна «Поединок») Сила любви (по повести А. И. Куприна «Поединок») Смысл названия и проблематика повести А. И. Куприна «Поединок» Смысл названия повести А. И. Куприна «Поединок» Сословная мораль офицерства по повести Куприна «Поединок»

Повесть «Поединок» Куприна была впервые опубликована в 1905 году. Произведение относят к традиции неореалистической прозы в русской литературе. Центральной сюжетной линией повести, связанной с его названием, является конфликт между двумя офицерами, Ромашовым и Николаевым, из-за жены второго. Их ссора привела к дуэли и гибели главного героя. В произведении автор затрагивает проблему взаимоотношения личности и общества, раскрывает тему жестокости в армии, унижения обычных солдат командирским составом, обнажает ужас и пошлость офицерского общества.

Главные герои

Георгий Алексеич Ромашов – 22 года, подпоручик, «служивший всего второй год в полку» ; «был среднего роста, худощав» , «от большой застенчивости неловок» ; мечтательный молодой человек.

Александра Петровна Николаева (Шурочка) – женщина, в которую Ромашов был влюблен; жена Николаева.

Владимир Ефимыч Николаев – поручик, муж Шурочки, с которым Ромашов стрелялся.

Другие персонажи

Василий Нилович Назанский – офицер, пьяница, был влюблен в Александру Петровну.

Раиса Александровна Петерсон – «полковая дама» , любовница Ромашова, жена капитана Петерсона.

Шульгович – командир полка.

Глава 1.

Шестая рота, проходят учения. Приехавший в роту полковник Шульгович отчитал подпоручика Ромашова за то, что солдаты встречают командира в ненадлежащем виде. Ромашов начал оправдывать одного из солдат, за дерзость был подвергнут домашнему аресту на четверо суток.

Глава 2.

Ромашов все чаще испытывал «мучительное сознание своего одиночества и затерянности среди чужих, недоброжелательных или равнодушных людей» . Вместо того чтобы идти на офицерское собрание, Григорий отправился домой.

Глава 3.

Придя домой, Ромашов спросил у денщика, не было ли кого от поручика Николаева, но ответ был отрицательным. У Николаевых Григорий бывал почти ежедневно последние три месяца.

Окончив военное училище, Ромашов думал, что на службе будет заниматься самообразованием. Однако вместо этого он имеет «грязную и скучную связь с полковой дамой» , «и все чаще и чаще тяготится и службой, и товарищами, и собственной жизнью» .

Денщик принес письмо от любовницы Ромашова Раисы. Женщина звала его в гости, приглашала на кадриль в следующую субботу. Разорвав письмо, Ромашов решил «в последний раз» пойти к Николаевым.

Глава 4.

Муж Александра Петровны, Владимир Ефимыч Николаев, «должен был держать экзамен в академию генерального штаба и весь год упорно, без отдыха готовился к нему» . Это был уже третий экзамен – два предыдущих года он проваливался и третий был последним шансом. Шурочка очень хотела, чтобы муж поступил, так как ей претила та жизнь, которой они жили сейчас.

Когда Ромашов пришел к Николаевым, во время беседы Шурочка вспомнила о том, что офицерские поединки стали узаконены. Она считала, что русским офицерам поединки необходимы: «тогда у нас не будет в офицерской среде карточных шулеров» и «беспросыпных пьяниц» , как офицер Назанский.

Глава 5.

Выйдя от Николаевых, Ромашов «назло ей» отправляется к Назанскому. Беседуя, мужчины заговорили о любви. Назанский считал, что любовь «имеет свои вершины, доступные лишь единицам из миллионов» . Назанский прочел Ромашову письмо женщины, которую любил. Ромашов понял, что этой женщиной была Александра Петровна. Назанский также догадался о чувствах Григория к Шурочке.

Придя домой, Ромашов обнаружил письмо от Раисы. Она знала, что Григорий каждый вечер бывает у Николаевых и писала, что «жестоко отплатит» ему.

Глава 6.

Ромашов находился под домашним арестом. К нему пришла Шурочка и принесла пирогов. Ромашов поцеловал женщину в руку. На прощание Шурочка сказала, что Григорий ее единственный друг.

Глава 7.

Григория отвезли к полковнику. Шульгович отчитал Ромашова из-за слухов: донесли, что офицер выпивает. После разговора полковник пригласил Григория на офицерский обед. Домой Ромашов возвращался «чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то чужом, темном и враждебном месте» .

Глава 8.

Ромашов пришел на бал в дом собрания офицеров. Постепенно начали съезжаться дамы, приехала и Раиса. В выражении ее глаз Ромашову привиделась «какая-то жестокая, злобная и уверенная угроза».

Офицеры обсуждали поединки в армии, их мнения расходились – некоторые считали дуэли глупостью, другие держались мнения, что оскорбление можно смыть только кровью.

Глава 9.

Ромашов, как обещал, танцевал с Раисой кадриль. Во время танца женщина со злобой сказала, что не позволит с ней так обращаться, начала громко оскорблять Шурочку. Раиса утверждала, что пожертвовала всем ради Ромашова: «я не смела взглянуть в глаза моему мужу, этому идеальному, прекрасному человеку» . Григорий невольно улыбнулся: ее многочисленные романы были известны всем.

Муж Раисы, капитан Петерсон был «худой, чахоточный человек» . Он безумно любил жену, поэтому прощал ей все интрижки.

Глава 10.

Во время утренних занятий офицеры обсуждали наказания солдат. Ромашов считал, что в армии специально «стараются поддерживать в отношениях между офицерами грубость, солдафонство» .

Глава 11.

Во время учений Ромашов выполнял приемы на автомате. Он думал о сказанной одним из офицеров фразе: если думать так, как Григорий, то надо уходить со службы.

Глава 12.

С утра Ромашову принесли письмо от Шурочки. Женщина приглашала его на именины на пикник.

Глава 13.

Подъезжая к дому Николаевых, Ромашов ощутил странное, беспричинное беспокойство. Шурочка радостно встретила Георгия.

Глава 14.

Во время пикника Шурочка казалась Ромашову особенно очаровательной. Когда вечером все разбрелись по поляне, Григорий с Александрой отошли вглубь рощи. Шурочка призналась, что сегодня влюблена в Ромашова, а мужа своего не любит – «он груб, он нечуток, неделикатен» . Она поцеловала Георгия, но после попросила, чтобы Ромашов больше к ним не приходил – ее мужа осаждают анонимными письмами.

Глава 15.

Офицеры готовились к майскому смотру «и не знали ни пощады, на устали» . Ромашов наблюдал, как ротные с особой жестокостью избивают своих солдат.

Когда во время смотра приехавшие командиры объезжали все роты, Ромашов почувствовал, «что эти высокомерные люди живут какой-то особой, красивой, недосягаемой для него, высшей жизнью» . Смотр стал полным «провалом полка» – обнаружилось «бездушное, рутинное и халатное отношение офицеров к службе» .

Во время финального марша Ромашов, опьяненный музыкой и всеобщим волнением, замечтался и повел вправо, из-за чего вся его полурота «представляла собой безобразную, изломанную толпу» . После случившегося все подшучивали над Ромашовым.

Глава 16.

Ромашов вышел из лагеря и встретил Николаева. Владимир сказал, что нарочно ждал его тут, завел разговор об Александре Петровне. Николаеву начали приходить «хамские анонимные письма» со сплетнями о его жене и Ромашове. Владимир потребовал, чтобы Ромашов сделал все, чтобы пресечь распространение сплетен.

Глава 17.

Ромашов «стал уединяться от общества офицеров» . Георгий твердо понимал, что не останется служить в армии и, когда пройдут обязательные три года службы, уйдет в запас.

Глава 18.

В конце мая в роте повесился солдат. Вечером того же дня офицеры пили, шутили, пели песни. Ночью, уже изрядно пьяные, они отправились к женщинам. Там произошла потасовка: пьяный офицер начал рубить все шашкой, но Ромашов его успокоил.

Глава 19.

Офицеры поехали в собрание и продолжили пить и веселиться. Многие офицеры в полку были «из духовных» , неожиданно один из них затянул панахиду, и они хором «прослужили» ее всю. Ромашов ударил кулаком по столу, запрещая такое петь. Пьяные офицеры снова начали буйствовать. Неожиданно появившийся рядом с Ромашовым Николаев сказал, что такие как Георгий и Назанский позорят полк. Ромашов намекнул на «таинственные причины» , по которым Николаев недоволен Назанским. Между ними началась драка. Ромашов закричал, что вызывает Николаева на поединок.

Глава 20.

Утром Ромашова вызвали в суд. Через несколько дней суд пришел к решению, что ссора между Николаевым и Ромашовым может быть разрешена только поединком.

Глава 21.

Расстроенный Ромашов пошел к Назанскому. Офицер пытался отговорить Георгия от дуэли, считая, что Ромашову нужно бросать армию и не бояться жизни.

Глава 22.

Когда Ромашов вернулся домой, то обнаружил у себя в гостях Шурочку. Она сказала, что хотя и не любит Владимира, но «на него убила часть своей души» . У нее больше самолюбия, чем у мужа – именно она заставляла его снова и снова пытаться поступить в академию. Если Николаев откажется от поединка, его не возьмут в академию. Поэтому им непременно нужно завтра стреляться – никто из них ранен не будет. На прощание Шурочка и Георгий поцеловались.

Глава 23.

Рапорт командиру полка. 1 июня состоялась дуэль между Николаевым и Ромашовым. Николаев стрелял первым и ранил Ромашова в правую верхнюю часть живота. Выстрелить в ответ Ромашов уже не смог. Через несколько минут Ромашов скончался от внутреннего кровоизлияния.

Заключение

«Поединок» считается наиболее значимым произведением в творчестве Куприна. Главный персонаж повести – молодой подпоручик Ромашов изображается как романтический, интеллигентный человек с тонкой душевной организацией. Ему трудно смириться с однообразной, обывательской жизнью в захолустном пехотном полку – в годы обучения военные представлялись ему совсем другими, более благородными людьми. Понимая, что он не сможет оставаться на службе, Ромашов решает уйти из армии по истечению трех обязательных лет. Однако неудачное стечение обстоятельств и давление со стороны Шурочки приводят к скоропостижной гибели Георгия. Дуэль становится попыткой Ромашова противостоять миру и обществу, но он проигрывает в этом противостоянии.

Тест по повести

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.3 . Всего получено оценок: 466.

Вечерние занятия в шестой роте подходят к концу, младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривают на часы. Тема на сей раз - устав гарнизонной службы на практике. Около тополей, росших вдоль шоссе, у гимнастических машин, возле дверей ротной школы - повсюду стояли вразброд солдаты, изображая собой посты у порохового погреба, у знамени и т. п. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; сменялись караулы; офицеры проверяли посты и выучку своих солдат: они старались то хитростью выманить у часового винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на хранение какую-нибудь вещь, чаще всего собственную фуражку. Молодые солдаты путаются: ведь к ним подходят их же офицеры! Подвохи начальства окончательно вывели из себя молодого татарина Мухамеджинова в третьем взводе, очень плохо говорящего по-русски. Он вдруг рассвирепел и на все приказания отвечает одним словом: “3-заколу!” У него явно нервный срыв. Ротный командир, капитан Слива, идет разбираться. В его отсутствие младшие офицеры собираются кучкой, болтая и покуривая. Их трое: поручик Веткин, лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак и пьяница, подпоручик Ромашов - он в полку всего второй год - и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами, буквально начиненный старыми офицерскими анекдотами. Все трое считают, что перед смотром не стоило бы так выматывать солдат. К офицерам подъехал на лошади золотистой масти поручик Бек-Агамалов. Он сообщает новость: во всех ротах будет рубка чучел шашками. Веткин показывает ему на стоящее посреди плаца подобие человеческой фигуры, только без рук, без ног. Офицеры считают, что эта рубка вовсе ни к чему при существующем огнестрельном оружии. Бек не согласен. Разговор заходит о стычках офицеров со штатскими, которых они презрительно называют “шпаки”. Ромашова возмущает эта бравада. Лбову очень хочется попробовать разрубить чучело. Но получается только у Бек-Агамалова. Гордый, он рассказывает, как у них на Кавказе учат рубке. На плац въезжает коляска командира полка Шульговича, Он крайне недоволен учениями и вымещает свою злость на молодом солдате Шарафутдинове, не понимающем по-русски, что и старается объяснить ему, пытаясь выручить татарина, Ромашов. Шульгин отправляет последнего на четверо суток под домашний арест. Достается и командиру Ромашова капитану Сливе, который получает строгий выговор.

Ромашов смотрит, как Слива, “весь сгорбившись, поплелся домой... и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное пьянство по вечерам...”.

Ромашов остается один. Уже не в первый раз его охватывает чувство полного одиночества и затерянности среди чужих, недоброжелательных или равнодушных людей. Пойти на вокзал? По вечерам там останавливался курьерский поезд, “выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах... господа прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные... Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внимания на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолепного мира, где жизнь - вечный праздник и торжество...”. Вдруг взгляд Ромашова упал на уродливые калоши, в которых ходили офицеры в полку, на свою шинель, из-за грязи обрезанную по колени; он вздохнул.

Он идет по шоссе домой. На западе горит апрельская заря. Там клубятся тяжелые сизые облака, рдеют кроваво-красными, и янтарными, и фиолетовыми огнями. А над ними - купол кроткого вечернего весеннего неба, зеленеющего бирюзой и аквамарином. “За яркой вечерней зарей... Ромашову чудилась какая-то таинственная, светозарная жизнь... где живут радостные, ликующие люди”.

Неожиданно вспомнилась недавняя сцена на плацу, грубые крики полковника, чувство обиды и неловкости перед своими солдатами. Больнее всего было то, что он иногда и сам так же кричал на этих молчаливых свидетелей его сегодняшнего позора. Он стал думать о будущем. “Глупости! Вся жизнь передо мной, - думал Ромашов, и, в увлечении своими мыслями, он зашагал бодрее и задышал глубже. - Вот, назло им всем, завтра же с утра засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию... Буду зубрить как бешеный. И вот, неожиданно для всех, я выдерживаю блистательно экзамен...” Он уже видит себя ученым офицером генерального штаба, ему сулят блестящую будущность... а он, изящный, небрежно-снисходительный, корректный, возвращается в роту... Он посрамляет Шульговича, идет все выше и выше по пути служебной карьеры. Потом едет военным шпионом в Германию, выучив предварительно немецкий язык. Его ловят и расстреливают. Он ведет себя как герой. Но нет, он жив и участвует в войне с Пруссией и Австрией. И снова посрамляет Шульговича. Ромашов вдруг опомнился. Он стоял у своего дома.

Ромашов, даже не раздевшись, долго лежит на кровати, тупо глядя в потолок. Потом, не выдержав больше, зовет своего денщика Гайнана. От поручика Николаева, оказывается, никто не приходил. Ромашова связывают с Гайнаном простые и доверчивые отношения. Гайнан родом черемис, по религии - идолопоклонник. Ромашов часто разговаривает с ним о его богах. Присягу Гайнан принимал весьма оригинально. Полковой адъютант поднес ему кусок хлеба с солью на острие шашки, и он, не трогая хлеба руками, взял его ртом и тут же съел. Смысл был тот, что человек съел хлеб и соль своего хозяина и да покарает его железо, если он будет неверен. Гайнану обряд очень понравился. Не приготовить ли хозяину сюртук? Ромашов решает: не надо, он сегодня нарочно не пойдет, нельзя каждый день надоедать людям. Да ему, кажется, там и не рады... Но в глубине души Ромашов понимает, что все равно пойдет к Николаевым, как вчера, позавчера... Всякий раз при прощании его охватывал стыд, он ругал себя за бесхарактерность, давал себе честное слово не приходить какое-то время, а то и вовсе. На следующий вечер все начиналось сначала.

У Ромашова были большие планы, когда он прибыл в часть год назад. “В первые два года - основательное знакомство с классической литературой, систематическое изучение французского и немецкого языков, занятия музыкой. В последний год - подготовка к академии”. Он собирался следить за общественной жизнью, подписался на популярный журнал, купил несколько книг для самообразования. Из этого ничего не вышло. Ромашов пьет много водки в собрании, связался с нелюбимой полковой дамой, играет с ее мужем в карты и все чаще и чаще тяготятся и службой, и товарищами, и собственной жизнью. Денщик приносит записку от любовницы, как всегда, скучную и глупую. Ромашов разорвал записку в клочья и понял, что, конечно же, пойдет к Николаевым. Гайнан, стесняясь, просит у Ромашова в подарок старый бюст Пушкина. Зачем, не говорит. Пусть берет.

Ромашов остановился у дома Николаевых весь в сомнении и колебаниях. В окне, под загнувшейся портьерой он видит Александру Петровну. Судя по ее позе, она занята рукоделием. По движению ее губ он догадывается, что она с кем-то разговаривает. Ромашов почти силой заставляет себя войти в кухню. Его приглашают пить чай. Николаев сидит спиной к ним, за рабочим столом, нагруженным книгами, атласами и чертежами. Он в этом году должен держать экзамен в академию генерального штаба и готовится, не давая себе отдыха. Он уже два раза сдавал экзамены и провалил. Ромашов чувствует, что мешает. Стараясь сказать что-нибудь приятное, он выражает уверенность в том, что Николаев непременно поступит в академию. Шурочка язвительно возражает. Николаев же уверен, что поступит. В процессе разговора выясняется, что Шурочка знает учебный материал лучше своего мужа, но что толку. “Я не могу... здесь оставаться, Ромочка!” - говорит Александра Петровна. Полковая жизнь с ее пошлыми связями, дикими вечерами, сплетнями и интригами не по ней. Ей нужно.общество, большое, настоящее общество, свет, музыка, поклонение, тонкая лесть, умные собеседники. Главное, чтобы муж вошел в генеральный штаб, а дальше она ему карьеру сделает. Шурочка спрашивает Ромашова, неужели она так некрасива, чтобы киснуть всю жизнь в этой трущобе? “Отвечайте, хороша я или нет?” “Оче"нь красивы”, - отвечает Ромашов. В его голосе печаль и страдание. Он любит Александру Петровну. Она заговаривает об офицерском поединке, который она считает необходимой и разумной вещью. Она не кровожадна, как может показаться Ромашову, - нет, но, по ее мнению, именно в дуэлях ярче всего проявляются такие качества, необходимые офицеру, как смелость, гордость, умение не сморгнуть перед смертью. Николаев поднимается из-за стола - пора ужинать. Николаев не пьет, а для Ромашова поставили графинчик с водкой. Шурочка его стыдит, говорит, что его совратил Назанский... Кстати, он увольняется в отпуск на один месяц. Николаев собирается спать. У Ромашова такое чувство, что Николаев с удовольствием выгоняет его из дома. Шурочка приглашает его приходить еще.

Ромашов идет в темноте вдоль плетня, держась за него руками, и вдруг слышит сердитый голос денщика Николаевых, который провожает своего приятеля: “Ходить, ходить каждый день. И чего ходить, черт его знает!” “Дела, братец ты мой... С жиру это все...” -отзывается другой денщик. Ромашов покрылся холодным потом. “Кончено! Даже денщики смеются, - подумал он с отчаянием. - Какой позор! Дойти до того, что тебя едва терпят, когда ты приходишь...” Ромашов клянется, что никогда больше не придет к Николаевым. Он решил пойти к Назанскому, снимающему комнату у поручика Зегржта, вдовца с четырьмя детьми. Зегржт жалуется, что Назанский не платит ему уже больше месяца. Ромашов заворачивает за угол цома и подходит к окну Назанского. Тот в запое.

Назанский - неординарная натура, погубленная алкоголем. Он умен, .энко чувствует, его волнуют такие вещи, как истинная любовь, красота, человечество, природа, равенство и счастье людей, поэзия, Бог. Он не вынес армейского существования, и все прекрасное, что есть в его натуре, чувствует себя вольно, лишь когда Назанский пьян. Он очень тонко и нежно говорит о любви к женщине. Он сам когда-то любил. Она ушла, потому что он пил, а может быть, еще по какой причине. Назанский показывает Ромашову фрагмент прощального письма той женщины - и Ромашов с ужасом узнает почерк Александры Петровны. А Назанский понимает вдруг, что Ромашов тоже влюблен в. нее. Они расстаются.

Дома Ромашов находит очередное послание от “прежде вашей, теперь ничьей Раисы”. Та намекает, что знает кое-что, в кого влюблен Ромашов. “И у стен есть уши”. “Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеяло на Ромашова от этого безграмотного и бестолкового письма”. Ночью он увидел себя во сне мальчиком. Весь мир был светел и чист. Но где-то там, на краю ликующего мира “притаился серенький, унылый городишко с тяжелой и скучной службой... с пьянством в собрании, с тяжестью и противной любовной связью, с тоской и одиночеством”. Он проснулся среди ночи в слезах.

Почти все офицеры не любили службу, тяготились ею, неся ее как опротивевшую барщину. Низкое жалованье придавливало к земле семейных, заставляя даже прежде честных идти на воровство из ротных сумм и из платы солдатам. Некоторые перебивались карточной игрой, при этом научившись мухлевать. Пили постоянно и везде. Так что офицерам порой было просто не до того, чтобы серьезно исполнять свои обязанности. Однако перед большими смотрами все подтягивались, доводя солдат до изнурения в попытках наверстать упущенное время. Особенно старались этой весной, потому что смотр должен был производить один очень взыскательный боевой генерал.

Ромашова все это не касалось. Он маялся в своей крошечной комнатке. Как ни странно, Ромашов остался наедине сам с собой впервые за полтора года. За окном светилось яркое, влажное утро. И Ромашову вдруг до слез захотелось выйти на улицу. Он как будто раньше не знал цены свободе и только теперь понял, какое это счастье - идти куда хочешь. Ему вспомнилось, как в раннем детстве мать, наказывая его, привязывала тоненькой ниткой за ногу к кровати, а сама уходила. И мальчик сидел покорно целыми часами. Вообще-то он был жив и непоседлив, но нитка действовала на него магически, он боялся даже слишком сильно натянуть ее, чтобы не лопнула. Ромашов задумывается о том, что такое Я, личность человека, как он сам воспринимает Я других, а они - его.

Нет сигарет, а буфетчик в долг не дает. И вдруг снова появляется Гай-нан и ласково протягивает ему пачку сигарет - подарок от него. Ромашов растроган. Он ходит по комнате, размышляя о том, что ведь все люди на свете могут сказать “нет” войне - тогда что, войны больше не будет? Что такое война - мировая ошибка? Ведь никто не хочет умирать. Что же делать? Уйти со службы? Но что он умеет делать? Он привык жить на всем готовом. Под окном раздается певучий женский голос. Это Шурочка. Ромашов дернул на себя раму окна, взял протянутую ему руку в перчатке и смело начал ее целовать. Денщик поднес к окну корзину с пирожками. Потом появился Николаев. Шурочка сказала быстрым шепотом: “...у меня единственный человек, с кем я, как с другом, - это вы. Слышите?”

После обеда к Ромашову заехал полковой адъютант с поручением отвезти его к полковнику. Растерявшийся Ромашов быстро одевается, стесняясь своей бедности, и садится вместе с адъютантом в коляску, запряженную парой рослых лошадей. По дороге им попадается несколько офицеров - они смотрят на Ромашова с насмешкой или удивлением. В кабинете Шуль-говича кто-то был, Ромашову пришлось ждать в полутемной передней. Из кабинета доносился командирский бас, который кого-то распекал. В ответ задребезжал робкий, молящий голос. Речь шла о пьянстве. Полковник угрожал офицеру увольнением, тот ссылался на детей, которых нечем будет кормить. Наконец полковник прощает виновного: “В последний раз. Но пом-ни-те, это в последний раз... А затем вот вам мой совет-с: первым делом очиститесь вы с солдатскими деньгами и с отчетностью”. Зная, что у офицера денег нет, полковник сует ему триста рублей.

“В переднюю вышел, весь красный, с каплями пота на носу и на висках и с перевернутым, смущенным лицом, маленький капитан Световидов... Увидев Ромашова, он засеменил ногами, шутовски-неестественно захихикал... Глаза его... точно щупали Ромашова: слыхал он или нет?”

Денщик ввел в кабинет Ромашова. Огромное старческое лицо с седой короткой щеткой волос на голове и с седой бородой клином было сурово и холодно. Бесцветные светлые глаза глядели враждебно. Полковник делает выговор Ромашову за недостойное поведение. Кроме того, до полковника дошло, что Ромашов пьет. Он предупреждает его, что такой путь может вывести его вон из офицерской семьи. Ромашов слушает и думает, что ведь он не дорожит этой семьей, готов хоть сейчас уйти в запас. Почему же он молчит и ничего не говорит? Полковник вспоминает прошлогодний случай, когда Ромашов, не прослужив и года, просился в отпуск из-за болезни матери. Вроде письмо какое-то от нее было... Ромашов почувствовал, как на него накатывает гнев. “...Когда полковник заговорил о его матери, кровь вдруг горячим, охмеляющим потоком кинулась в голову Ромашову... В первый раз он поднял глаза кверху и в упор посмотрел прямо в переносицу Шульговичу с ненавистью, с твердым и - это он сам чувствовал у себя на лице - с дерзким выражением, которое сразу как будто уничтожило огромную лестницу, разделяющую маленького подчиненного от грозного начальника. Вся комната вдруг потемнела, точно в ней задернулись занавески... Странный, точно чужой голос шепнул вдруг извне в ухо Ромашову: "Сейчас я его ударю"... Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого, что в глазах Шульговича попеременно отразились удивление, страх, тревога, жалость...” Ромашов вдруг почувствовал, что гнев спал, он, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул. Шульгович суетливо указал ему на стул. Он оправдывается, говорит, что погорячился, перехватил через край, и приглашает его обедать. Ромашову за обедом неловко, он стесняется, не знает, куда девать руки. Ему очень хочется встать и уйти. Наконец обед кончен. “Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то чужом, темном и враждебном месте. Опять горела на западе... красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко за чертой горизонта, за домами и полями, прекрасный фантастический город с жизнью, полной красоты, изящества и счастья”.

Придя домой, он застал Гайнана в его темном чулане перед бюстом Пушкина, вымазанным маслом. Перед ним горела свеча. Гайнан молился. Появление Ромашова испугало Гайнана, но тот его успокоил. В этот вечер Ромашов не пошел в собрание, а сел писать, уже третью по счету, повесть “Последний роковой дебют”, о которой никому не говорил.

Ромашов пришел в собрание в девять часов, застав там всего несколько холостых офицеров. Дамы еще не съезжались. В бильярдной шла игра на пиво. Ромашов должен был распоряжаться балом. И вот, одна за другой, появляются дамы. Прежде, год тому назад, Ромашов очень любил эти минуты перед балом, веселую суету. Но все это ушло. Слишком многое он узнал. Он понимал теперь, что дамы подражают героям романов, что полковые дамы годами носят одно и то же “шикарное” платье, делая жалкие попытки обновлять его к особым случаям. Его смешило их пристрастие к разным эгреткам, шарфикам, огромным поддельным камням, к перьям и обилию лент. Они сильно белились и красились. Но самое неприятное было то, что Ромашов знал закулисные истории каждого бала, каждого платья, чуть ли не каждой кокетливой фразы, знал все любовные истории, происходившие между всеми семьюдесятью пятью офицерами и их женами и родственницами. Заметив у входной двери Раису Александровну Петерсон, Ромашов прячется и упрашивает поручика Бобетинского подирижировать вместо него.

В столовой идет разговор об офицерских поединках, только что разрешенных. У них есть и сторонники, и противники. Большинство поддерживает. Показавшаяся в дверях Раиса кокетливо воскликнула, что дамы хотят танцевать. К ней подлетает Бобетинский. Окончив танец со следующим кавалером, она села неподалеку от Ромашова, продолжая игриво-пошлый разговор так, чтобы Ромашов все слышал. Ромашов смотрит искоса на Петерсон и думает: “О, какая она противная!” Тут Раиса сделала вид, что заметила Ромашова, и завела с ним разговор. Во время кадрили Раиса обвиняет Ромашова, что ради него она обманула своего мужа, которого обычно называла: “мой дурак”, “этот болван, который вечно торчит” и т. п. Ромашов говорит Раисе, что не любит ее и их связь была стыдной и пошлой. Раиса Петерсон разражается безобразной бранью по адресу Шурочки. Ромашов же краснел до настоящих слез от своего бессилия и растерянности. На них уже начали обращать внимание. Раиса грозит открыть глаза “этому дураку Николаеву”.

“Я падаю, я падаю, - думал он с отвращением и со скукой. - Что за жизнь! Что-то тесное, серое и грязное... Эта развратная и ненужная связь, пьянство, тоска, убийственное однообразие службы, и хоть бы одно живоеслово, хоть бы один момент чистой радости. Книги, музыка, наука - где все это?” “О, что мы делаем!.. Сегодня напьемся пьяные, завтра в роту - раз, два, левой, правой, - вечером опять будем пить, а послезавтра опять в роту. Неужели вся жизнь в этом? Нет, вы подумайте только - вся, вся жизнь!” Он остается в собрании всю ночь.

Проспав, как это бывает часто, и опоздав на утреннюю гимнастику, Ромашов с неприятным чувством стыда и тревоги подходит к плацу, где занимается его рота. Он боится встречи с ротным командиром Сливой. “Этот человек представлял собой грубый и тяжелый осколок прежней... жестокой дисциплины, с повальным драньем, мелочной формалистикой, маршировкой в три темпа и кулачной расправой. Даже в полку, который благодаря условиям дикой провинциальной жизни не отличался особенно гуманным направлением, он являлся каким-то диковинным памятником этой свирепой военной старины... Все, что выходило за пределы строя, устава и роты... для него не существовало... он не прочел ни одной книги и ни одной газеты... Рассказывали... что в одну чудесную весеннюю ночь, когда он сидел у открытого окна и проверял ротную отчетность, в кустах рядом с ним запел соловей. Слива... крикнул денщику”, чтобы прогнал птицу камнем. Слива бил солдат жестоко, до крови, до того, что провинившийся падал с ног под его ударами. “Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом...” Вот его-то и боялся Ромашов, зная, что тот ни в чем не спускает молодым офицерам. Однако на этот раз все ограничилось замечанием.

Идут занятия на наклонной лестнице. Солдаты, один за другим, подтягиваются по ней на руках. И вот подходит очередь солдата Хлебникова. Ромашов удивлялся, как могли взять в армию такого жалкого, заморенного человека, почти карлика, с безусым лицом в кулачок. Хлебников повисает па руках, безобразный, неуклюжий, точно удавленник. Унтер-офицер кричит на него, он пытается подняться, но лишь дрыгает ногами и раскачивается из стороны в сторону. И вдруг, оторвавшись от перекладины, падает мешком на землю. Ромашов резко останавливает унтер-офицера, набросившегося на солдата с кулаками: “Не смей этого делать никогда!”

Описываются занятия “словесностью” в ротной школе. Их ведет безграмотный унтер-офицер полуроты Шаповаленко, который говорит так: “Свяченая воинская херугва, вроде как образ”. У Хлебникова, как обычно, ничего не получается, и Ромашов слышит шипение унтер-офицера: “Вот погоди, я тебе после учения разглажу морду-то!” После словесности во дворе начинаются приготовления к стрельбе. После стрельбы отдых. К Ромашову подходит Веткин: “Плюньте, Юрий Алексеевич!.. Стоит ли? Вот кончим учение, пойдем в собрание, тяпнем по рюмочке, и все пройдет. А?.. Надо же людей учить делу. А вдруг война?” “Разве что война, - уныло соглашается Ромашов. - А зачем война? Может быть, все это какая-то общая ошибка, какое-то всемирное заблуждение, помешательство? Разве естественно убивать?” “Если так думать, то уж лучше не служить... Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем служить?” Ромашов слышит, как кто-то придирается к забитому Хлебникову. Но что он может сделать? После учения Веткин и Ромашов пошли в собрание и напились.

23 апреля - день именин и Александры Петровны, и Юрия Ромашова. Утром денщик Николаевых приносит записку: Александра Петровна пишет, что, несмотря ни на что, хочет сегодня его видеть. Просит прийти к пяти часам. Будет пикник. Ромашов не был у Николаевых уже целую неделю, у него нет денег не только на подарок, но даже и на чаевые этому противному николаевскому денщику, который говорил: “Ходить, ходить каждый день”. У Ромашова очень плохо с деньгами, все жалованье разошлось по векселям, в кредит ему не дают нигде. Можно было только брать обед и ужин в собрании. Ромашов перебирает в уме офицеров полка. И вдруг вспоминает подполковника Рафальского, которого все зовут полковником Бремом. Это старый холостяк, посвящающий все свое время своим милым зверям - птицам, рыбам и четвероногим, которых был у него большой и оригинальный зверинец. Этот человек был добр не только к животным, но и к людям, и когда был при деньгах, редко отказывал в небольших одолжениях. Сам он все свои сбережения тратил на зверинец, а питался из котла пятнадцатой роты, куда вносил для солдатского приварка более чем значительную сумму. Рафальс-кий много и интересно рассказывает Ромашову о животных. Он сообщает, что полк вроде бы собираются переводить в другой город, и страшно озабочен перевозкой своего зверинца. Рафальский дает Ромашову десять рублей.

Подъезжая к дому Николаевых, Ромашов чувствует, что к радостному чувству, владевшему им весь день, примешивается что-то смутно-мрачное, тревожное. Это что-то такое, что случилось раньше, надо отыскать причину тревоги. Он начинает перебирать в обратном порядке все впечатления дня. Вот это что! - странная подчеркнутая фраза в письме: несмотря, ни на что. Значит, что-то есть? Может, дело в Николаеве? Он проедет мимо! Ромашов уже почти проехал мимо дома, когда его окликнула из раскрытой двери Александра Петровна. Она вводит его в дом, где уже собрались гости. Дамы, как это было принято в офицерском обществе, сидели особняком. Около них сидел один штабс-капитан Диц. Этот офицер, похожий своей затянутой фигурой и типом своего поношенного и самоуверенного лица на прусских офицеров, как их рисуют в немецких карикатурах, был переведен в пехотный полк из гвардии за какую-то темную, скандальную историю. Он отличался непоколебимым апломбом в обращении с мужчинами и наглой предприимчивостью - с дамами и вел большую, всегда счастливую игру, но не в офицерском собрании, а в гражданском клубе, в домах городских чиновников и у окрестных польских помещиков. В полку его не любили и побаивались, считали способным на подлость. Николаев здоровается с Ромашовым с любезной улыбкой, но в глазах отчуждение. Все рассаживаются по экипажам, чтобы ехать на пикник. К Ромашову подходит Михин. Он просит его взять к себе в экипаж его молоденьких сестер, иначе они окажутся вместе с Дицем, который говорит им гадости. Ромашов мечтал ехать вместе с Шурочкой, но соглашается. Рядом с Собой он сажает штабс-капитана Лещенко, который, как обычно, никуда не помещается. Экипажи тронулись.

Приехав на место, расстелили на земле скатерти и стали рассаживаться. Дамы расставляли закуски и тарелки. Шурочка была так весела и возбуждена, что это заметили все. Иногда она молча оборачивалась к Ромашову. Осадчий поднимает тост за именинницу. Потом пили за здоровье Николаева и за его успех на будущей службе в генеральном штабе, как будто все были уверены, что он поступит в академию. По предложению Шурочки, выпили и за именинника Ромашова. Был поднят тост и за государя, после чего все спели гимн. Пили очень много. Осадчий поднимает тост за веселую радость прежних войн, за веселую и кровавую жестокость. К нему присоединяется Бек-Агамалов. Остальные подавленно молчат. Начало темнеть, решили разжечь костер. Несколько офицеров садятся за карты. Затевается игра в горелки, но ненадолго - старшая Михина, которую поймал Диц, раскраснелась до слез и наотрез отказалась играть.

Ромашов идет в глубь рощи по узкой тропинке. Слышит шаги и шелест позади - его догоняет Шурочка и говорит: “Я в вас влюблена сегодня... Я вас сегодня видела во сне... будто мы с вами танцуем вальс в какой-то необыкновенной комнате... и было так невыразимо чудно-приятно... И вот, после этого сна, утром мне захотелось вас видеть”. Ромашов признается Шурочке в любви. Она отстраняется от него: “Ромочка, зачем вы такой... слабый! ...меня влечет к вам, вы мне милы всем: своей неловкостью, своей чистотой, своей нежностью... Но зачем вы такой жалкий! ...я не могу уважать вас... Если бы вы могли завоевать себе большое имя, большое положение!..” Ромашов уверяет, что он всего добьется, но Шурочка ему не верит. Она признается, что ей уже второй раз приходится отказываться от милого человека. Своего мужа Шурочка не любит. К тому же он дико ревнив. Шурочка верна мужу, потому что не хочет обмана. Она не хочет тайного воровства. Они идут к костру. Шурочка говорит Ромашову, что он больше не должен у них бывать. Мужу постоянно приходят грязные анонимные письма про нее и про Ромашова.

Первого мая полк выступил в лагеря, которые находились в двух верстах от города, но Ромашов остался жить в городе, так что приходилось делать в день четыре конца: на утреннее учение, потом обратно в собрание - на обед, затем на вечернее учение и после него снова в город. Он похудел, глаза у него ввалились. Но тяжело приходилось всем. Готовились к майскому смотру. Ротные командиры держали свои роты на плацу по три лишних часа. Отовсюду слышались звуки пощечин, жестоких ударов, так что человек падал на землю. Солдаты осунулись и выглядели идиотами. Из палаток не слышалось ни смеха, ни шуток. Одной только пятой роте жилось хорошо и свободно. Ею командовал капитан Стельковский, странный человек, имевший свой небольшой доход. Он был независимого характера, держался замкнуто и при этом был большой развратник. Стельковский заманивал себе в прислуги молоденьких девушек из простонародья, а через месяц отпускал домой, наградив деньгами. В его роте не было мордобоя. Стельковский, сам человек терпеливый, хладнокровный и настойчивый, сумел обучить этому и своих унтер-офицеров. Солдаты его обожали.

Наступило пятнадцатое мая. Корпусной командир должен был провести смотр полка. В этот день людей в полку подняли зачем-то в четыре часа утра, хотя общий сбор был назначен на десять. В девять часов роты собрались на плацу. А ровно без десяти минут десять вышла из лагеря пятая рота. Началось ожидание прибытия корпусного. Наконец послышалось: “Едет, едет!” Понеслись звуки встречного марша. Какая-то бодрая, смелая волна вдруг подхватила Ромашова. Корпусный объехал поочередно все роты. Начинается проход рот. Корпусный велит убрать роту Осадчего, обучившего своих солдат какой-то особой шагистике. “С этого начался провал полка. Утомление и запуганность солдат, бессмысленная жестокость унтер-офицеров, бездушное, рутинное и халатное отношение офицеров к службе - все это ясно, но позорно обнаружилось на смотру”. Великолепно показала себя только пятая рота. Прочие роты проваливались одна за другой. Оставался церемониальный марш, на который возлагались все надежды.

“Легким и лихим шагом выходит Ромашов перед серединой своей полуроты. Что-то блаженное, красивое и гордое растет в его душе... Красота момента опьяняет его”. “Посмотрите, посмотрите, - это идет Ромашов”. “Слышен голос корпусного командира, вот голос Шульговича, еще чьи-то голоса... Ромашов обернулся назад и побледнел. Вся его полурота вместо двух прямых, стройных линий представляла из себя безобразную, изломанную по всем направлениям, стеснившуюся, как овечье стадо, толпу. Это случилось оттого, что подпоручик, упоенный своим восторгом и своими пылкими мечтами, сам не заметил того, как шаг за шагом передвигался от середины вправо, наседая в то же время на полуроту, и, наконец, очутился на ее правом фланге, смяв и расстроив общее движение... Ромашов... увидел и рядового Хлебникова, который... упал на ходу и теперь, весь в пыли, догонял свою полуроту, низко согнувшись под тяжестью амуниции, точно бежа на четвереньках, держа в одной руке ружье за середину, а другой рукой беспомощно вытирая нос”. Ромашову объявляют строжайший выговор, отправляют на семь дней на гауптвахту. Капитан Слива требует у него рапорт о переводе в другую роту. Ромашову хочется застрелиться. Он отделился от офицеров и пошел дальней дорогой. Проходя сзади палаток своей роты, он слышит крики и удары. Бьют Хлебникова. Но у Ромашова нет сейчас сил заступиться за него, он пробегает мимо.

орога из лагеря к городу пересекает полотно железной дороги, которое там, куда пришел Ромашов, проходило в крутой и глубокой выемке. Ромашов сбежал вниз и начал с трудом взбираться по другому откосу, когда заметил, что наверху стоит какой-то человек в кителе и в шинели внакидку. Это был Николаев. Он спрашивает, уважает ли Ромашов его жену, Александру Петровну? Ромашов не мог понять, почему его об этом спрашивают. Николаев объясняет, что вокруг его жены ходит грязная сплетня, связанная с Ромашовым. Якобы они любовники и встречаются ежедневно. Такиеподлые письма приходят почти каждый день. Ромашов говорит: он знает, кто пишет эти письма. Николаев требует, чтобы Ромашов заткнул рот этой сволочи. Ромашов обещает сделать все возможное. А у Александры Петровны он не бывает, зашел только несколько дней назад - принес ее книги. Они расстались. Дома он сорвал раздражение на ни в чем не повинном Гайнане, предлагавшем ему принести обед из собрания, и лег в постель. Ему хотелось плакать, он снова и снова вызывал в воображении события прошедшего дня и жалел себя. Потом забылся на несколько часов. Когда очнулся, решил поесть. Подойдя к зданию собрания, Ромашов услышал смачный рассказ Сливы про его позор. Он повернулся и пошел бродить по городу. Он шел как в бреду, ничего не видя, и снова оказался там, где встречался с Николаевым. Ему снова приходит мысль о самоубийстве, но как-то по-детски - он представляет, что вот он лежит мертвый, все расстроены, жалеют его, на груди у него букетик фиалок... Ромашов, остановившись у железной дороги, видит на другой стороне выемки, освещенной луной, темное пятно, спускающееся вниз к рельсам. Ромашов узнает Хлебникова. Тот шел как во сне и даже не заметил Ромашова, пройдя совсем близко от него. Ромашов окликнул солдата. Тот ахнул и задрожал. Ромашов быстро поднялся. Перед ним было мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами. На вопрос, куда он идет, Хлебников не ответил и отвернулся. Вместо слов из его глотки вырвалось хрипение. Ромашов потянул Хлебникова за рукав вниз. Солдат, словно манекен, послушно упал на траву рядом с Ромашовым. Он дрожал всем телом и только хрипел, когда Ромашов спрашивал его о чем-нибудь. И вдруг чувство бесконечного сострадания охватило Ромашова. “...Он нежно и крепко обнял Хлебникова за шею, притянул к себе и заговорил горячо, со страстной убедительностью: "Хлебников, тебе плохо? И мне нехорошо, голубчик, мне тоже нехорошо, поверь мне. Я ничего не понимаю из того, что делается на свете. Все - какая-то дикая, бессмысленная, жестокая чепуха! Но надо терпеть, мой милый, надо терпеть... Это надо". Низко склоненная голова Хлебникова вдруг упала на колени Ромашову”. Солдат, пытаясь сдержать рыдания, стал рассказывать о своей страшной жизни. “Бесконечная скорбь, ужас, непонимание и глубокая, виноватая жалось переполнили сердце офицера и до боли сжали и стеснили его. И, тихо склоняясь к стриженой, колючей, грязной голове, он прошептал чуть слышно: "Брат мой!"” Ромашов повел Хлебникова в лагерь и приказал освободить его от дневальства. Он приглашает Хлебникова прийти к нему завтра домой.

С этой ночи Ромашов круто изменился. Он перестал общаться тесно с офицерами, обедал обычно дома, не ходил больше на танцевальные вечера в собрание и бросил пить. Он как будто повзрослел за несколько последних дней. Ромашов подумал, что прошло еще одно семилетие в его жизни - ему исполнилось двадцать два года, - а ведь говорят, что человек становится другим каждые семь лет.

Солдат Хлебников стал заходить к нему. Сначала он был похож на голодную, опаршивевшую, много битую собаку, пугливо отскакивающую от ласковой руки, но потом стал понемногу отходить. С жалостью слушал Ромашов рассказ солдата о его страшной и безысходной жизни. Он постарался устроить для него небольшой заработок, вызвав этим насмешки унтер-офицеров и капитана Сливы. В свободное время, которого теперь стало много, Ромашов начал думать. Раньше он даже и не подозревал, сколько радости и интереса скрывается в такой простой вещи, как человеческая мысль. Прежде мир делился для него на две неравные части: меньшая - офицерство, которому свойственны честь, сила, власть, волшебное достоинство мундира и непременно храбрость; другая - огромная и безличная - штатские, иначе шпаки, которых презирали. “И вот теперь... Ромашов понемногу начинал понимать, что вся военная служба с ее призрачной доблестью создана жестоким, позорным всечеловеческим недоразумением... и что существуют только три гордых призвания человека: наука, искусство и свободный физический труд”. Он твердо решил уйти в запас, как только пройдут три года, что он должен был отслужить после военного училища. Его тянуло писать. Он хотел написать повесть или большой роман, в котором отразились бы ужас и скука военной жизни. Но получалось плохо. Был конец мая, и Ромашов часто бродил ночами по городу и всякий раз проходил по другой стороне улицы, сдерживая дыхание, мимо окон Шурочки. Однажды, зная, что Николаева не будет дома, он бросил ей в окно охапку нарциссов. На следующий день получил записку: “Не смейте никогда больше этого делать. Нежности во вкусе Ромео и Джульетты смешны, особенно если они происходят в армейском пехотном полку”.

В самом конце мая в роте капитана Осадчего повесился солдат. Точно такой же случай был в этот же день в прошлом году. В полку начинается повальная пьянка. К Ромашову приходит Веткин и почти насильно уводит его с собой в офицерское собрание. Ромашов идет, “мысленно браня себя за тряпичное безволие”. В собрании он чувствует сначала неловкость и брезгливость, которые охватывают трезвого человека в пьяной компании. Все едут в публичный дом. Ромашов, успевший уже напиться, то и дело теряет память, не понимая, где он и что происходит. В разгар пьяной оргии в дверях показываются двое штатских. Офицеры набрасываются на них. И вдруг раздался бешеный крик Бек-Агамалова: “Все вон отсюда! Никого не хочу!” Он выхватывает из ножен шашку и принимается крушить все вокруг. “Зарублю-у-у-у!” -кричит он. Ромашов, неожиданно для себя, крепко хватает Бек-Агамалова за кисть руки и одновременно пытается уговорить его. В конце концов тот со стуком вбрасывает шашку в ножны. При выходе на улицу Бек-Агамалов подходит к Ромашову и предлагает сесть к нему в экипаж. Уже в пути он “ощупью нашел его руку и крепко, больно и долго сжал ее”.

В собрании, куда все возвращаются, пьянка продолжается. В полку было много офицеров из духовных. Веткин начинает петь. Осадчий заводит панихиду и уже в самом ее конце вдруг добавляет ужасное, циничное ругательство. Ромашов возмущен. И опять началась безобразная пьяная оргия. Ромашов вдруг видит перед собой чье-то лицо, которое он сначала даже не узнал - так оно было исковеркано и обезображено злобой. Это Николаев. Он кричит, что такие, как Ромашов и Назанский, позорят полк. Подошедший сзади Бек-Агамалов пытается удержать Ромашова от скандала. Но поздно. Николаев замахивается на Ромашова кулаком. Тот выплескивает ему в лицо остатки пива из стакана. Начинается дикая драка. Ромашов вызывает Николаева на дуэль. 20 "

Ромашова вызывают в суд общества офицеров полка. Он приходит, его просят подождать, и он садится в столовой у открытого окна. Вскоре в столовой появляется Николаев и вскоре выходит на улицу. Вдруг Ромашов слышит со двора за своей спиной его голос. Николаев просит не упоминать ни словом о жене и анонимных письмах. Ромашова приглашают в зал. Он рассказывает о ссоре, о том, что он был пьян. Но капитан Петерсон старается выпытать у него что-нибудь этакое о его отношениях с семейством Николаевых. Ромашов все отрицает наотрез. На этом заседание кончилось. По городу пошли сплетни, Ромашова считают героем дня. Вечером его и Николаева, теперь уже вместе, вызывают в суд. Решение таково: поединок является единственным средством удовлетворения оскорбленной чести и офицерского достоинства. Но за обоими сохраняется право оставить службу.

Ромашов приглашает в секунданты Бег-Агамалова и Веткина и идет к Назанскому.

Они едут кататься на лодке. Ромашов подробно рассказывает о своем столкновении с Николаевым. Назанский спрашивает, боится ли Ромашов. Да, ему страшно. Но он знает, что не струсит, не убежит, не попросит прощенья. Назанский говорит в ответ, что во много раз смелее будет взять и отказаться от дуэли. “Все на свете проходит... но о человеке, которого вы убили, вы никогда не забудете... вы отнимаете у человека его радость жизни... А... посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь!” На вопрос Ромашова, что же ему делать - уходить в запас? - Назанский отвечает: “Разве вы верите в то, что служите интересному, хорошему, полезному делу?.. Ведь вы совсем не верите в это”. По мнению Назанского, главное - не бояться жизни: “она веселая, занятная, чудная штука - эта жизнь. Ну, ладно, не повезет вам... Но ведь... любой бродяжка живет в десять тысяч раз полнее и интереснее, чем Адам Иваныч Зегржт или капитан Слива... есть только одно непреложное, прекрасное и незаменимое - свободная душа, а с нею творческая мысль и веселая жажда жизни... Уходите, Ромашов... я сам попробовал воли, и если вернулся назад... то виною тому... ну, да ладно... вы понимаете. Смело ныряйте в жизнь, она вас не обманет”.

Возвратившись домой, Ромашов находит там ожидающую его Шурочку. У нее свои планы. Она не любит мужа, но убила на него часть своей души. Это она толкает мужа в академию и непременно этого добьется. А теперь... Если Ромашов убьет ее мужа или если его отставят от экзамена - кончено. Она уедет и погубит себя. Ромашов готов извиниться. Шурочке нужно вовсе не это. Если Ромашов откажется от дуэли, то честь мужа будет реабилитирована, но в дуэли, окончившейся примирением, всегда остается что-то сомнительное. И мужа могут не допустить до экзаменов. “Тесно обнявшись, они шептались, как заговорщики... Но Ромашов почувствовал, как между ними незримо проползало что-то тайное, гадкое, склизкое, от чего пахнуло холодом на его душу”. Он опять хотел высвободиться из ее рук, но она его не отпускала. Стараясь скрыть непонятное, глухое раздражение, он сказал сухо: “Ради бога, объяснись прямее. Я все тебе обещаю”. А Шурочке нужно вот что: они должны стреляться. Нет, нет, ни один не будет ранен.

Она об этом позаботилась. А чтобы окончательно укрепить решимость Ромашова сделать все так, как она хочет, Шурочка пускает в ход последнее женское оружие - постель.

Глава представляет собой рапорт штабс-капитана Дица командиру полка о поединке между поручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым. Николаев стрелял первый и ранил Ромашова в правую верхнюю часть живота. Подпоручик Ромашов выстрелить в ответ был не в состоянии и вскоре скончался.

Повесть “Поединок” увидела свет в 1905 году. Это история о конфликте гуманистического мировоззрения и насилия, процветавшего в армии того времени. Повесть отражает виденье армейских порядков самим Куприным. Многие герои произведения – персонажи из реальной жизни писателя, с которыми он столкнулся во время службы.

Юрий Ромашов, молодой подпоручик, тяжело переживающий всеобщее моральное разложение, царящие в армейских кругах. Он часто бывает в гостях у Владимира Николаева, в чью супругу Александру (Шурочку) он тайно влюблен. Ромашов также поддерживает порочную связь с Раисой Петерсон, женой своего сослуживца. Этот роман перестал доставлять ему какую-либо радость, и однажды он решился разорвать отношения. Раиса вознамерилась отомстить. Вскоре после их разрыва, кто-то стал засыпать Николаева анонимками с намеками на особую связь между его супругой и Ромашовым. Из-за этих записок Шурочка просит Юрия больше не посещать их дом.

Однако и других бед у молодого подпоручика хватало. Он не позволял унтерам устраивать драки, постоянно пререкался с офицерами, поддерживающими моральное и физическое насилие над подопечными, чем вызывал недовольство командования. Материальное положение Ромашова также оставляло желать лучшего. Он одинок, служба для него теряет смысл, на душе горько и тоскливо.

Во время церемониального марша подпоручику пришлось пережить самый страшный позор в его жизни. Юрий попросту замечтался и допустил фатальную ошибку, нарушив строй.

После этого случая Ромашов, терзая себя воспоминаниями о насмешках и всеобщем порицании, не заметил, как оказался недалеко от железной дороги. Там он встретил солдата Хлебникова, который хотел покончить с собой. Хлебников сквозь слезы рассказывал о том, как над ним издеваются в роте, о побоях и насмешках, которым нет конца. Тогда Ромашов стал еще ярче осознавать, что каждая безликая серая рота, состоит из отдельных судеб, и каждая судьба имеет значение. Его горе меркло на фоне горя Хлебникова и ему подобных.

Немногим позже в одной из рот повесился солдат. Это происшествие повлекло за собой волну пьянства. Во время попойки между Ромашовым и Николаевым разгорелся конфликт, который повлек за собой дуэль.

Перед дуэлью в дом Ромашова пожаловала Шурочка. Она стала взывать к нежным чувствам подпоручика, говорить, что стреляться они должны обязательно, ведь отказ от дуэли может быть неверно истолкован, однако никто из дуэлянтов не должен быть ранен. Шурочка заверила Ромашова, что ее супруг согласен на эти условия и их договоренность останется в тайне. Юрий согласился.

В итоге, несмотря на заверения Шурочки, Николаев смертельно ранил подпоручика.

Главные герои повести

Юрий Ромашов

Центральный персонаж произведения. Добрый, застенчивый и романтичный молодой человек, которому не по душе суровые армейские нравы. Он мечтал о литературной карьере, часто гулял, погружаясь в размышления, мечты о другой жизни.

Александра Николаева (Шурочка)

Объект воздыхания Ромашова. На первый взгляд, это талантливая, обаятельная, энергичная и умная женщина, ей чужды сплетни и интриги, в которых участвуют местные дамы. Однако на поверку оказывается, что она гораздо коварней всех их. Шурочка мечтала о роскошной столичной жизни, все остальное для нее не имело значения.

Владимир Николаев

Неудачливый муж Шурочки. Он не блещет интеллектом, проваливает вступительные экзамены в академию. Даже его жена, помогая ему готовиться к поступлению, усвоила почти всю программу, а Владимиру это никак не удавалось.

Шульгович

Требовательный и суровый полковник, часто недовольный поведением Ромашова.

Назанский

Офицер-философ, который любит рассуждать об устройстве армии, о добре и зле в целом, склонен к алкоголизму.

Раиса Петерсон

Любовница Ромашова, жена капитана Петерсона. Это сплетница и интриганка, не обремененная никакими принципами. Она занята игрой в светскость, говорит о роскоши, но внутри нее – духовная и моральная нищета.

В “Поединке” А. Куприн демонстрирует читателю всю ущербность армии. Главный герой, поручик Ромашов, все больше и больше разочаровывается в службе, находя ее бессмысленной. Он видит жестокость, с которой офицеры относятся к своим подчиненным, становится свидетелем рукоприкладства, никак не пресекаемого руководством.

Большая часть офицеров смирилась с существующим порядком. Одни находят в нем возможность выместить на других собственные обиды посредством морального и физического насилия, проявить жестокость, свойственную характеру. Другие просто принимают реальность и, не желая бороться, ищут отдушину. Часто этой отдушиной становится пьянство. Даже Назанский, умный и талантливый человек, топит в бутылке мысли о безысходности и несправедливости системы.

Разговор с солдатом Хлебниковым, который постоянно терпит издевательства, утверждает Ромашова во мнении о том, что вся эта система прогнила насквозь и не имеет права на существование. В своих размышлениях подпоручик приходит к выводу, что есть лишь три занятия, достойные честного человека: наука, искусство и вольный физический труд. Армия же представляет собой целое сословие, которое в мирное время пользуются благами, заработанными другими людьми, а в военное – идет убивать таких же вояк, как они сами. Это лишено смысла. Ромашов задумывается над тем, что было бы, если б все люди в один голос сказали “нет” войне, и необходимость в армии отпала сама собой.

Дуэль Ромашова и Николаева – это противостояние честности и коварства. Ромашова убило предательство. Как в то время, так и сейчас, жизнь нашего общества – это поединок между цинизмом и состраданием, верностью принципам и аморальностью, человечностью и жестокостью.

Так же вы можете прочитать , одного из самых видных и популярных писателей России первой половины ХХ века.

Наверняка вас заинтересует краткое содержание самой удачной по мнению Александра Куприна его , проникнутой сказочной, или даже мистической атмосферой.

Главная идея повести

Проблемы, затронутые Куприным в “Поединке”, выходят далеко за рамки армии. Автор указывает на недостатки общества в целом: социальное неравенство, пропасть между интеллигенцией и простым народом, духовное падение, проблему взаимоотношений между обществом и отдельной личностью.

Повесть “Поединок” получила положительный отзыв от Максима Горького. Он утверждал, что это произведение должно глубоко затронуть “каждого честного и думающего офицера”.